Тампа

Джек выдохнул слишком близко к микрофону, в результате чего по залу пронесся ветер отозвавшегося на ответ эха. „Нет“. Я знала Джека достаточно хорошо, чтобы понять, что сейчас происходило в его голове. Признавая, что я не принуждала его, Джек видел вину за все случившееся на себе, — в том, что не оттолкнул меня и не вызвал полицию в день смерти отца; в том, что потерял всех старых друзей, бывший дом, образ жизни; в том, что был отправлен в исправительный центр за нападение на Бойда. Джек заплакал.

Адвокат подошел к нему и по-отечески положил руку на деревянные поручни трибуны. Его голос смягчился, как будто он и Джек разговаривали полностью наедине, и только они вдвоем могли слышать друг друга. „А заставляла ли она тебя заниматься с ней любовью?“

„Протестую“, — заявил прокурор. — „Заниматься любовью“ — неприемлемый эвфемизм для изнасилования несовершеннолетнего».

«Я перефразирую», — предложил мой адвокат. — «У вас был секс с миссис Прайс. Он был по согласию? Ты хотел это делать?»

«Да», — ответил Джек. — «Я хотел этого». Его голос надломился. Это было словно исповедь или нечто более значительное.

«Спасибо тебе, Джек. Прости, что тебе пришлось выйти и сделать все это». — Деннис вернулся к столу и сел. — «Больше нет вопросов, Ваша Честь».

Хотя Джеку разрешили покинуть трибуну, он задержался на мгновение, плача, а потом посмотрел на меня. В этом взгляде не было ни капли ненависти, которую я ожидала увидеть. Нет, это был взгляд взаимного понимания. Джек передал мне этим взглядом открывшееся ему осознание, каким ужасным местом может быть мир. Его взгляд сообщил, что за время с нашего расставания никому из них вообще не было до него дела, и никто не сможет починить эту значительную брешь в паутине мироздания. Мои глаза встретились с его, сообщая ему, что он прав.

Но присяжные, адвокат, и даже прокурор, похоже, имели на этот счет другое, совсем отличное от моего мнение. «Вот так пушка!» — возгласил Деннис после того, как заседание было отложено на один день. «Каков взгляд после признания, а? Как будто он хотел сползти с трибуны и броситься к тебе! Плюс слезы. Слезы не могли быть лучше. Черт, мне стыдно, что я заставил его чувствовать вину за его импульсы. Главное, присяжные увидели американского подростка, кровь с молоком, кающегося за то, что засадил в тюрьму горячую блондинку. Думаю, у нас хорошие шансы».

У нас еще были психологи-эксперты, готовые дать показания о моем расстройстве настроения и слабом самоконтроле, но Джек проявил себя как подарок, который возвращается снова и снова[14]. Опасаясь, что присяжные могут проявить сочувствие к мальчикам, которые так мне симпатизируют, а заодно и ко мне, за то что я не оправдываюсь, на следующее утро прокурор округа предложил мне признать вину в обмен на 4 года условно, на что я ответила согласием. Я не могла приближаться ближе чем на тысячу ярдов к школе, не могла оставаться наедине ни с кем младше 18 лет без присмотра, обязана была посещать собрания для осужденных женщин-сексуальных преступников. Но все же я была на свободе.

В день освобождения адвокат заключил меня в поздравительные объятия, которые, предполагается, должны были означать торжество в битве за благородную мораль. «Мы сделали это», — гордо объявил он, затем преувеличенно радушно похлопал по спине. Его глаз слегка дернулся, мимолетная мысль доставила ему дискомфорт, но лишь на короткое мгновение. «Теперь держите руки при себе, не давайте им волю, слышите меня?»

* * *

Через год после освобождения мне разрешили выехать в сонный пляжный городок и перепоручили присматривать за мной полицейской даме, которая носила шлепанцы. Она часто повторяла фразу «Твоя лучшая оценка — хорошо» во время моих регулярных анкетирований во время регистраций. Здесь тихо.