Танатонавты

Я протянул было руку к Марселлину, чтобы на ощупь оценить состояние его организма, но Рауль меня остановил.

– Не трогай пока. Его нельзя слишком рано будить.

– Но как мы узнаем, что получилось?

– Если откроет глаза, то получилось, – рассудил начальник «Проекта Парадиз».

Каждые десять секунд раздавался мелодичный сигнал электрокардиографа, напоминая гидролокатор атомной подводной лодки, совершающей поход в неизмеримых глубинах. Тело Марселлина по-прежнему лежало на стоматологическом кресле. Но где могла находиться его душа?

51. Еще один

Более часа я отчаянно предпринимал попытки кардиомассажа. Как только перестал звучать электрокардиограф, воцарилась общая паника.

Амандина растирала руки и ноги Марселлина, пока Рауль прилаживал ему кислородную маску. Мы вместе отсчитывали «раз, два, три», и я обеими руками давил на грудную клетку в районе сердца. Рауль вдувал Марселлину воздух через ноздри, чтобы возбудить респираторную активность.

Электрошок ни к чему новому не привел, если не считать, что у него открылись глаза и рот. Глаза были пусты, рот обмякший.

Мы все обливались потом, борясь над инертным телом.

Я пытался подавить всплывающий в моей голове вопрос: «Чем это я здесь занимаюсь?» Но чем больше я видел, что должен объявить Марселлина мертвым, тем настойчивей звучал этот вопрос. «Чем это я здесь занимаюсь?»

Да, так чем же?

Я хотел оказаться где-нибудь в другом месте, заниматься чем-то другим. Никогда не принимать участие в этой операции.

Было уже слишком поздно, чтобы вернуть Марселлина к жизни. Слишком поздно, и мы все это знали, но отказывались принять. В особенности я. Что меня беспокоило, так это мое первое «убийство». Могу вас заверить, это все равно как распотрошить совершенно живого человека, который только что сказал вам «Привет!», и чуть позднее взирать на его недвижное, словно засохшее дерево, тело!

Рауль выпрямился.

– Он уже слишком далеко, – яростно пробормотал он. – Он слишком далеко ушел, и его уже не оживить.

Амандина выбилась из сил, растирая Марселлина. Капли пота выступили на ее гладком лбу и, стекая вдоль симпатичных пятен пунцового румянца, скатывались, наконец, на скромную блузку. Ситуация была драматичная, и все же я осознавал, что это, пожалуй, самый эротичный момент за все мое существование. Что за вид! Эта великолепная молодая женщина борется со смертью голыми, сладкими руками! Эрос всегда бродит бок о бок с Танатосом! И тут я понял, откуда у меня появилось впечатление, что я уже давно знаком с Амандиной. Она не только напоминала Грейс Келли, но и ту самую сестру милосердия, что я увидел, очнувшись после того случая с машиной, в далеком детстве. Те же ангельские манеры, те же родинки, те же абрикосовые духи.

Человек только что умер, а я пялюсь на медсестру. На меня накатилась тошнота.

– Что будем делать с трупом? – воскликнул я.

Рауль ответил не сразу. С отчаянной надеждой он смотрел на Марселлина.

Потом, как бы опомнившись, он объяснил:

– Президент нас прикроет. В каждой тюрьме есть норма на самоубийства, четыре процента. Марселлин войдет в эту долю, вот и все.

– Это преступное безумие! – прокричал я. – Как мог я допустить эту жуткую авантюру? Ты меня обманул, Рауль, ты меня обманул, ты предал нашу дружбу, превратив ее в полоумие. Ты мне отвратителен, и все, что в тебе есть, мне отвратительно. Человек умер из-за твоей бессовестности. Ты обманул меня, и ты обманул его.

Рауль встал, весь воплощение достоинства, и вдруг схватил меня за ворот. Взгляд его пылал. Он зашипел, брызгая слюной мне в лицо.

– Нет, я тебя не обманул. Но цель столь колоссальна, что мы обязательно столкнемся с неудачей, прежде чем все получится. Рим не сразу строился. Мы больше не дети, Мишель. Это не игра. Мы должны заплатить высокую цену. Высокую, иначе слишком просто. А если бы это было просто, то уже кто-то сделал бы все раньше нас. Вот почему победа будет трудна.

Я слабо защищался.

– Если только победа вообще будет. Это мне кажется все более и более невероятным.

Рауль меня отпустил. Он взглянул на Марселлина, чей рот по-прежнему был широко открыт. Смотреть на это невозможно. Рауль вложил между зубами Марселлина винтовой зажим, закрепил и стал его затягивать, чтобы свести челюсти вместе. Закрыв этот обвиняющий рот, он обернулся к остальным.

– Может, вы тоже думаете, как Мишель? Если хотите бросить это дело, время еще есть.

Рауль взглянул в лицо каждому, ожидая реакции. Мы смотрели на тело Марселлина, и оно производило сильное впечатление, потому что из-за вставленного зажима его рот стал сейчас напоминать птичий клюв, затерявшийся между впалыми щеками.

– Все, я отказываюсь! – воскликнул Клемент. – Я верил доктору, да и все были в нем уверены, но он же просто не способен бороться со смертью. Если хотите убить десять тысяч несчастных парней, чтоб только у вас все получилось, то я предпочитаю не быть в их числе. Убеждать меня бесполезно. Обещаю никогда и никому не говорить о вашем «Проекте Парадиз». Мне страшно, очень страшно.

– А ты, Хьюго? – спросил Рауль ровным голосом.

– Я остаюсь! – яростно выкрикнул доброволец.