ТАНДАРАДАЙ!

Что я делаю, подумала она, склонившись над книгой. Что я такое делаю? Ведь можно ж было увильнуть, отговориться головной болью, сразу после ужина исчезнуть, вернуться поздно, замкнуть дверь на ключ, прикинуться, будто меня нет. Можно было что-нибудь придумать. А я сижу сейчас здесь с ним и...

— Читай дальше, Моника. Пожалуйста.

Ich kam gegangen

Hin zur Aue,

Mein Trauter harrte shohn am Ort,

Wie ward ich emphangen

О Himmelsfraue!

Dass ich bin selig immerfort,

Ob er mich kusste? Wohl manche Stund.

Tandaradei!

Seht, wie 1st rot mein Mund.

— У тебя красивый голос, Моника.

Нет. Нет. Не хочу того, что уже было когда-то. Не вынесу, не хочу выносить — унижение, обиду, пустоту, одиночество. Не хочу ни обвинять, ни искать вину в себе. Зачем он так на меня смотрит? Смотрит так, как если б я была...

(Красивая?)

- Читай дальше, Моника.

Da tat er manchen

Uns ein Bette

Aus Blummen mannigfalt und bunt,

Darob wird lachen

Wer an der Statte

Voruber kommt, aus Herzensburg.

An der Rosen er wohl mag

Tandaradei!

Sehen, wo das Haupt mir lag...

— Это на самом деле прекрасная песнь, Моника. Почти слышится перебор струн лютни трубадура. А существует ли перевод «Unter den Linden» на наш язык?

— Да. Существует.

— Даже не спрашиваю, знаешь ли ты его. Знаю, что знаешь. Прочти, пожалуйста. Те две последние строфы.

— Яцек... Я не помню...

— Румянец тебя красит. Но я знаю, что ты помнишь. Пожалуйста, Моника.

Шла в долину тайною дорожкой,

Милый ждал меня нетерпеливо.

Как ласкал меня он, Матерь Божья!

Но — была ли я тогда счастливой?

Жар поцелуев, любви красота.

Тандарадай!

О, как алеют мои уста!

— Читай, Моника, не останавливайся. Пожалуйста.

Из цветов и трав он стлал мне ложе,

Смейтесь, кто проходит стороною,

Веселитесь, но любите все же

Розы под моею головою.

Угадайте в зелени травы —

Тандарадай! —

След моей лежавшей головы.

— Прекрасно, Моника. В самом деле прекрасно. Только, прости, эти стихи нельзя декламировать, понурив голову и таким замогильным голосом. Ты сама знаешь, что Вальтер фон Фогельвейде отступил в этой песни от нелепого канона Миннезинга и рыцарской любви, экзальтации и воздыханий к недоступной даме сердца. Эта песнь, Моника, о любви

осуществившейся, единственной любви, которая имеет смысл, которая дарит радость. Прекрасный эпизод, прекрасно описанный. Эту песнь поет женщина, которая лежала вместе с возлюбленным на ложе из роз... Боже, как тебя красит румянец!.. Она была с возлюбленным — и счастлива, и хочет прокричать об этом на весь мир, хочет, чтобы все видели след ее головы, отпечатавшийся в розах, чтобы все узнали о ее счастье.

— Уже страшно поздно, Яцек. И у меня голова болит.

— Последняя строфа, Моника.

— Я не помню перевод, правда не помню...

— Прочти в оригинале. Но прочти голосом счастливой женщины. Пожалуйста.

Wie ich bei ihm ruhte

Wenn jemand es wusste

Du lieber Gott — ich schamte mich.

Wie mich der Gute

Herztze und kusste

Keiner erfuhr

es als er und ich

Und ein kleines Vogelein

Tandaradei!

Das wird wohl verschweigen sein!*

\\* He дыша я с ним лежала рядом,

Кабы видел это шедший мимо —

Святый Боже! — мне б стыдиться надо.

Как ласкал, любил меня мой милый!

Видела лишь птица нас в тот час —

Тандарадай! —

Но она не пропоет о нас,

Не расскажет никому о нас! (нем.)\\

— Ты околдовываешь меня, Моника.

— Перестань, Яцек. Прошу тебя.

— Ты пленительна, знаешь? В тебе есть великие чары. Я из-за тебя уже теряю рассудок. Не знаю, как это случилось, Моника, только не могу перестать думать о тебе.

— Яцек... Ты смущаешь меня.

— Моника... Стоит только закрыть глаза, и я вижу твое лицо, твою улыбку. Чувствую порой, как что-то во мне вибрирует, как что-то стискивает мне горло...

— Пожалуйста, не надо. Уходи. Уже очень поздно, сейчас вернется Эля...

— Еще чуть-чуть...

— Нет, пожалуйста. До завтра, Яцек.

— Скажи мне это.

— Что?

— Что любишь меня, Моника.

(Я?)

— Моника

— Я люблю тебя.

Миннезингер — тонкий, невысокий, маленький, изящный; ветер играет его черным плащом. Откуда этот ветер, здесь, в тронной зале, где не дрогнет пламя свечей, не колыхнутся длинные вуали на островерхих женнинах заслушавшихся, завороженных звуками лютни дам? Только за спиной миннезингера нет уже гобелена с единорогом, нет колонн и стрельчатых витражных окон. За его спиной — обрыв и чернолесье.

Глаза миннезингера горят в полумраке, пылают черным огнем. В его лице нет ничего — ничего, кроме этих глаз, этого пламени.

Дай руку.

Забытая. Да, никаких сомнений. Тянет вас Река, тянет вас этот холм. Дай руку, wie ist so rot mein Mund*! \\* О, как алеют мои уста! (нем.)\\

С первого же взгляда видно, что этот холм — не естественного происхождения. Здесь, на возвышенности, стояла, наверное, крепость, стерегущая переправу. Святилище, языческий храм, жертвенный алтарь...

Нет, кричит Элька по прозвищу Куропатка. Нет, не пойду туда, ни за что на свете, посмотрите, какой он жутко темный, этот лес, как там мокро, там пауки, я боюсь пауков.

Дай руку. Ты пленительна. Захохотали, защелкали, маски из шкур на головах смешно покачивают огромными ушами. Zernebock; der Shwartze Wahnsinn, кричит Элька, нагая до пояса.

Дай руку.