Танеев

— Я лично питаю очень большое доверие к музыкальным способностям русского народа. То неисчерпаемое богатство народной музыки, которое было создано в течение предшествующих веков и отголоски которого представляют народные песни, появляющиеся все в новых и новых сборниках, может служить показателем, какие богатые музыкальные силы заложены в недрах русского народного гения. Надо думать, что эти силы, заглушенные рабством государственного гнета, усовершенствованиями цивилизаций, могут быть вызваны наружу и проявить себя… Надо заботиться, чтобы дремлющие творческие силы нашего музыкального народа пробились наружу и проявили себя в созданиях, стоящих на уровне тех бессмертных народных мелодий, которые составляют недосягаемые образцы для нас, ученых музыкантов.

По мере усиления реакции деятельность народной консерватории мало-помалу начала глохнуть…

В первые годы после революции люди были еще преисполнены веры в будущее, нерастраченных иллюзий, ожидания близких перемен.

Пришла весна. Город медленно выходил из-под растаявшего снега. Хмурые, неразговорчивые каменщики, деловито поплевывая на руку, по-хозяйски взялись за разборку обгорелых руин на Пресне, заполняя свежей кладкой уцелевшие проемы. Дворники прилежно соскабливали со стен остатки полусмытых дождями объявлений.

Диктаторская хватка нового премьера Столыпина давала понемногу о себе знать. «Прежде — успокоение, а потом — реформы», — заявил он.

Успокоение проводилось всеми средствами неукоснительно. О реформах же пока ничего не было слышно. Правда, в столице все еще существовала непокорная первая Государственная дума, но дни ее были сочтены.

Шумела, хотя уже с оглядкой, и печать.

Всеобщее шатание умов вызывало у одних чувство растерянности: что же будет? Чего ждать дальше? Другие, не поддаваясь панике, внимательно наблюдая происходящее в мире, упорно продолжали идти каждый своей дорогой. К числу таких принадлежал и Танеев. Дни его были до предела насыщены трудом учительским, творческим и научным. Труд этот был нужен композитору не только сам по себе, но и как душевное средство самозащиты. 13 февраля в Финляндии в санатории для легочных больных близ поселка Питкаярви на сорок пятом году жизни скончался Антоний Степанович Аренский.

С тех пор как он покинул Москву, пути двух композиторов и музыкантов, казалось, пошли врозь. Письма и встречи стали пореже и сделались покороче. Лишь незадолго до конца переписка вновь оживилась в связи с постановкой «Бури» Шекспира с музыкой Аренского на сцене Малого театра.

Подготовке партитуры и музыкальному оформлению спектакля Сергей Иванович весь отдался с присущей ему настойчивостью и энергией.

Всего лишь за десять дней до кончины композитора один из вечеров керзинского кружка был целиком посвящен творчеству Аренского. Танеев аккомпанировал певцам, исполнял вместе с Гольденвейзером сюиту двух фортепьяно «Силуэты».

Но едва лишь непоправимое свершилось, думы, воспоминания нахлынули с неотвратимой силой. Танееву стало казаться, что не все было сделано для того, чтобы прийти на помощь к больному другу и, быть может, отодвинуть фатальный конец.

О душевной близости Аренского и Танеева, редкой открытости друг перед другом говорят их письма. Это одно из них: «Я всегда стесняюсь высказывать свои впечатления: даже в театре не люблю, чтобы около меня сидели знакомые, ибо терпеть не могу высказывать, что я чем-нибудь взволнован или что-нибудь произвело на меня сильное впечатление. Но в письме к Вам, милый Антоша, не могу удержаться, чтобы не сказать, что, слушая игру Антона Григорьевича, я испытываю нечто такое, чего при других обстоятельствах мне никогда не случается испытывать: какое-то жгучее чувство красоты, если так можно выразиться, красоты, которая не успокаивает, а скорее раздражает: я чувствую, как одна нота за другой точно меня насквозь прожигает: наслаждение так глубоко, так интенсивно, что оно как бы переходит в страдание».

Наступило лето. Курсы, кружки и хоры прекратили работу до осени.

В поисках уединения Сергей Иванович после недолгих колебаний выбрал Клин не столько ради отдыха, сколько для завершения огромного труда, начатого им еще в годы директорства, семнадцать лет тому назад.

2

Закладывая фундамент капитального теоретического исследования основ контрапункта строгого письма, Тане- ев, как и в начале творческого пути, находился под влиянием идей Германа Лароша, чьей памяти он посвятил свой труд.

На пороге 80-х годов, в дни его полемики с Чайковским, предметом поисков московского музыканта было прежде всего обогащение мелодических возможностей через полифонию — многоголосие. Позднее же, в годы работы над книгой, Танеевым владела мысль о построении новых музыкальных форм на полифонической основе.

Вместе с тем как педагог Сергей Иванович был озабочен отсутствием систематического учебника по контрапункту для русских консерваторий, обобщающего опыт многих поколений музыкантов.

До Танеева учение о контрапункте строгого письма представляло собой свод отдельных правил, не объединенных единой системой и лишенных точной классификации.