Танеев

На «вторниках» у Танеева бывали и всемирно прославленные музыканты — Иосиф Гофман, Артур Никиш, Ванда Ландовская; ученые — Столетов, М. Ковалевский, Тимирязев; литераторы — Боборыкин, Полонский, историк литературы Стороженко.

Склонность композитора к общественным, естественным и точным наукам не ослабевала с годами. Много лет кряду он состоял членом «Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии».

Но сфера чисто музыкальная была, разумеется, намного шире: «Музыкально-теоретическое общество», Народная консерватория, Симфоническая капелла Булычева, Музыкально-теоретическая библиотека, Музыкальные выставки, курсы и хоры — все, вместе взятое, поглощало много дорогого времени.

Это не мешало композитору часто, иногда на несколько дней выезжать в Клин. До конца дней своих Сергей Иванович принимал самое горячее участие в создании экспозиций Дома-музея Чайковскогро и вел по этому поводу переписку с Модестом Ильичом.

Друзья и ученики, прежние и новые, разных поколений, окружали композитора и в часы досугов, бесед и домашнего музицирования.

Супруги Керзины, певец Назарий Райский, Дейша-Сионицкая, Скрябин, Метнер, Рахманинов, Орлов, Васильев, Станчинский, Юрий Померанцев.

Шли все за помощью, советом, душевной поддержкой, приносили на суд учителя свои сочинения, сомнения, тревоги и печали. Приходили, чтобы на малый срок отрешиться от житейских зол и бед, приходили просто для того, чтобы услышать голос великого мастера. Всех тянул к себе танеевский домик, белеющий среди кустов сирени.

Как заметил полушутя один из участников танеевских вечеров, «дальше идти было уже некуда и не к кому».

С некоторых пор на «вторниках» и товарищеских вечерах у Танеева начали появляться символисты, чаще других Андрей Белый, Эллис. Как вскоре выяснилось, Сергей Иванович в свободное время охотно посещал их семейные вечера. Ко всему происходящему на этих вечерах композитор относился с величайшим вниманием. Для него это была, видимо, все та же проверка нового опытом, от которой он никогда не уклонялся.

Встреча композитора с поэтом Эллисом неожиданно принесла щедрые плоды.

Красочный портрет Эллиса (Л. Кобылинского) дожил до наших дней на страницах книги Андрея Белого «В начале века».

Как человек Кобылинский, видимо, был не лишен странностей, но поэтическая одаренность его не вызывала сомнений и сказалась прежде всего в изысканных переводах из старых и новых поэтов Запада — Мура, Данте, Метерлинка, Бодлера, Сюлли Прюдома, д’Ориаса, вошедших в цикл под заглавием «Иммортели».

Вслушиваясь в склад поэтических строф, композитор заметил, что некоторые из них начинают для него звучать. Летом 1908 года в деревне под Звенигородом Танеев за двенадцать дней создал цикл романсов на слова поэта.

Не все десять «Иммортелей» равно удались композитору.

Но три романса остались по сей день вершиной вокальной лирики Танеева.

Это «Канцона XXXII» на текст из цикла «Новая жизнь» Данте Алигьери.

…В простор небес безбрежный ускользая,
В блаженный край…

«Канцона» Танеева едва ли не наиболее проницательное прочтение Данте во всей музыкальной литературе. Несомненно одно: лишь немногим из величайших музыкантов удалось достигнуть такой поэтической и возвышенной чистоты и прозрачности красок, как Танееву в этом его шедевре.

«Сталактиты» из Сюлли Прюдома:

Мне дорог грот, где дымным светом
Мой факел сумрак багрянит,
Где эхо грустное звучит
На вздох невольный мой ответом.

Композитор прочел эти строки по-своему. За символическим «погребальным убором» таинственного грота раскрывается на минуту совершенно земная, человеческая скорбь, быть может таившаяся годами, — та щемящая душевная боль, скрывать которую далее не стало силы.

И наконец — трагический «Менуэт» из Шарлц д’Ориаса. По широте и размаху мысли этот небольшой романс далеко выходит из рамок камерного стиля. Композитору удалось сочетать изысканно-жеманную поступь менуэта (с «Моцартовской трелью») и нарастающий грозный шаг революции в токкатном ритме уличной песни парижских «санкюлотов» — Са-ира! Са-ира!

Мне мил старинный ритурнель
С его изящной пестротою,
Люблю певучей скрипки трель,
Призыв крикливого гобоя.

Но часто их напев живой
Вдруг нота скорбная пронзала,
И часто в шумном вихре бала
Мне отзвук слышался иной…

«Менуэт» Танеева не стилизация в манере XVIII века, но драматический шедевр неповторимого своеобразия. Во всей русской вокальной музыке трудно найти ему подобный.

Иногда в невысоких комнатах домика в Гагаринском переулке появлялась высокая грузная фигура Александра Глазунова.