Танец бабочки-королек

– А ну, краснопёрия сволочь! В шэшэнгу по два и – бигом арш!

– Господин полицейский! – закричал Пётр Фёдорович. – Господин полицейский, господин Штрекенбах не отдавал такого распоряжения, чтобы наших мужуков из деревни угонять!

– У твоих мужикив, старык, почты у всих пулеви ранення и офицерська выправка. Пыпийды, а то конэм затопчу!

Колонна двинулась к лесу. Но вскоре один всадник резко повернул коня и поскакал назад.

– Кузьма! – крикнул вслед всаднику Пётр Фёдорович. – Не смей!

В ответ Кузьма оскалился и с силой вытянул гнедого плетью.

Пелагея откупоривала банку тушёнки, когда в сенцах стукнула дверная клямка и послышались чужие шаги. Она торопливо сунула банку в стол.

– Пелагея? Ты дома?

Кузьма постоял у порога и, не дождавшись от хозяйки ни слова, ни жеста приглашения, гремя шпорами, шагнул на середину кухни.

– Что тебе надо? Тёплое я всё отдала. Или за исподним пришёл?

– Твоё исподнее мне без надобности. У тебя по этой части свой спец имеется, – ухмыльнулся Кузьма.

– Ты что же, только для того зашёл, чтобы сказать мне об этом? – усмехнулась и Пелагея.

– Где твой постоялец? – сразу изменился в лице Кузьма. – Ну? Где он?

– Валенки с ног стащили… Новая власть… – будто не слыша его вопроса, снова ответно усмехнулась Пелагея и вскинула голову.

– Что, по советским порядкам скучаешь? – выдержав гнетущую паузу, сказал Кузьма.

– Новые не лучше. Те хоть не разували на улице.

– Что это у тебя? – и Кузьма выхватил из руки Пелагеи нож.

Она придвинулась к столу, и Кузьма сразу уловил её неосторожное движение. Он понюхал нож, на котором остались крошки мёрзлого студня.

– Тушёнка? А ну-ка, отойди.

Кузьма оттолкнул Пелагею, открыл половинку двери и вытащил металлическую банку, обёрнутую полотенцем.

– Вот она, родимая. Тушёночка! Советская. Довоенная. Откуда она у тебя? Из леса?

– Из леса, – не моргнув глазом, ответила Пелагея. – За вырубками, в окопах нашла.

– Ведь брешешь. Курсант принёс? Со складов? Ну? Говори! Нашли склады? Кто? Курсант? Да? Или с партизанами яшкаешься?

Из другой половины выбежали дети. Увидели её, испуганную, облепили со всех сторон, заревели в один голос.

– Ты меня, Кузя, не стращай. Мне на твои стращалки – тьфу! Мне детей кормить надо. Ты же о моих сыновьях не позаботишься. Ты вон о них заботишься. Старуху с печи стащили… Нашли где партизан ловить.

– Замолчи, Пелагея! Если бы ты не была сестрой Зины, я бы тебя давно в управу на верёвке отвёл. Где Курсант? Ну? Что молчишь? Иваном-то, гляжу, перестала мне пенять. Что, уже, видать, Курсант тебе ясно солнышко? Гляди, детей хвостом не провиляй. Не ты первая…

– Спасибо за заботу. Только ты мне, Кузя, не свёкор и не указ. А теперь ступай своей дорогой! – и Пелагея пнула ногой заиндевевшую сенечную дверь.

Но Кузьма уходить просто так не собирался. Он усмехнулся и сказал спокойно:

– Наши дороги, Пелагея, теперь всегда рядом будут. Не думай, что ты себе укромную нашла, где можно со своим Курсантом жить-поживать да райкомовскую тушёночку жевать. Тебя твой Курсант от войны не заслонит. А вот беда через него тебе ещё будет. Попомни моё слово. Я своей дорогой твою не заступаю. А ты на свою голову беду накличешь.

И вдруг Пелагея сменила тактику:

– Ладно тебе, Кузя, поговорили и поговорили. Мы всё же свои люди. В школе вместе учились. Скажи, куда мужиков погнали?

– Куда погнали, туда и погнали, – насторожился Кузьма.

– Неужто постреляют?

– А вам, бабам, какая от того печаль? У вас свои мужики есть у каждой.

– Не все ж с ними, как с мужьями, жили. Что ты всю жизнь человеческую к греху сводишь?

– А что ж она такое – жизнь наша? Грех и есть. Сплошной грех. И безгрешен тот, у кого сила. Потому что ему никто не посмеет попрекнуть его грехом. Я что, жизнь не понимаю? И раньше так было, и теперь. При немцах жить можно! Зря вы нос воротите. Теперешнюю жизнь я очень даже понимаю. И вам советую её понять. Чтобы потом в телегу-то на ходу не прыгать… С детьми да со старухой… Вот добьют немцы Красную армию, возьмут Москву, и всё сразу изменится. К весне другая жизнь настанет.

– А как пройдёт и она? А, Кузя? Другая-то жизнь, может, тоже ненадолго…

– Не пройдёт. Немцы навсегда пришли.

– Вспомни, что нам учитель истории, Степан Никитич, говорил?

– А что он говорил?

– Что Россию никто ещё не мог покорить и завоевать. Много было охотников.

– Эти смогут. Они уже под Москвой. Вся сила там.

– Французы и в Москве были, а что случилось потом? И немецкие рыцари тоже приходили. А татары несколько раз Москву жгли. Плохо ты уроки учил, Кузя.

– Да ладно тебе, тоже мне учительша… Ты лучше с Зиной поговори. Ты на неё влияние имеешь. Скажи, что нынче только я её счастливой могу сделать. Госпожой будет ходить. И о родне не забуду. А Курсанта своего ты с добром проводи. Пока это возможно. Пока в управе не дознались. И пока меня за язык не потянули. Я твои бабьи шашни прикрывать не собираюсь. Я тебе пока не сват и не брат. Разделайся, пока не поздно. Потом благодарить будешь, что дело посоветовал. А ну как Иван вернётся? Из плена-то, ходят слухи, скоро отпускать начнут.