Танец белых одуванчиков

— Ой, мам, Кирюшка уже спит, так что я шепотом буду говорить, хорошо? Тебе нормально слышно? Господи, что сегодня произошло — это ужас, бедный ребенок, как он это перенес! Как я сама перенесла?! Да девочка сегодня утонула на наших глазах. Да, совсем. Махонькая такая, лет десять, худенькая. Куда только родители смотрят?! Я бы таким родителям руки-ноги повырывала! Зачем рожать, если не можешь нормально вырастить?! Да нет же, мам, я знаю, что говорю — без родителей она была, с подружками. Они совсем рядом с нами расположились. Пять девчушек и ни одного взрослого, представляешь?! Потом купались тоже рядом с нами. Мне даже показалось, что эта девочка Кирюшке понравилась, он как-то подозрительно вокруг нее крутился. А потом мы вышли на берег, сели кушать, а девчонки все еще бултыхались. А ты же знаешь, какое там дно, на озере — мелко, мелко, а потом резкий обрыв. Вот они и скакали в "Бабка сеяла горох", и доскакались, пока она в этот обрыв не угодила. А плавать-то по-человечески никто не умеет! Пока спасали, девчонка утонула. А Кирюшка в обморок упал, когда ее увидел. Сначала вырвал от страха, а потом потерял сознание. Я ему сказала, что девочку спасли, что она пришла в себя и ее увезли в больницу. Да на самом-то деле она утонула. Да нет, мама, не дожидались мы скорую, там и без скорой все было понятно с первого взгляда — достаточно было на нее посмотреть — она аж синяя была, живые так не выглядят… Ты, мам, смотри, перед Кирюшкой не проговорись, вообще не говори на эту тему, ладно?

Кирилл не мог кричать. И говорить тоже не мог. Полтора месяца потом мама возила его к детскому психологу, чтобы речь к нему вернулась. Да только с того дня Кирилл перестал чувствовать себя ребенком, словно бы постарел в душе. Потому что похоронил в самом себе самое светлое, что было в его жизни. И пусть этот свет был в нем совсем-совсем недолго, но он был. И Кирилл должен был, обязан был защитить, сохранить этот свет. А вместо этого он отвернулся от девочки-одуванчика, повернулся спиною к ней, к ее беде. Вместо того, чтобы быть рядом, чтобы защитить, чтобы спасти, он обжирался помидорами с хлебом и с маслом…

… Светлана все еще мыла тарелку. А может, только делала вид, что мыла? А на самом деле просто чувствовала неловкость наедине с мужем подруги, чужим и незнакомым, в сущности, человеком? А может, это была неловкость иного рода? От того, что прониклась каким-то запретным чувством к чужому мужу? Или ничем не прониклась? Просто не о чем было говорить с ним, почти незнакомым?

А Кирилл почему-то не мог отвести взгляда от ее спины, от ее затылка. Нет, конечно нет — если бы не эти белые почти невесомые куделечки, он бы никогда в жизни не провел параллели между девочкой-одуванчиком, его светлым лучиком, его солнечным зайчиком, его неизбывной болью, и Светланой. И никогда бы не обратил на нее внимания. Светлана была взрослая женщина, совсем не с тоненькими ручками-ножками, не с остренькими локоточками. Зато она была такая же белокожая, как и девочка-одуванчик. И еще у нее были почти такие же глаза, как у той безымянной девочки — светло-голубые, вот только не прозрачные. Веснушек, правда, не было, как не было и белесых бровей и ресниц, а вот губки тоже маленькие, бантиком. И пухленькие…

А еще… А еще у Светланы было то, чего не было у той девочки. Когда она улыбалась, а улыбалась она очень часто — пусть смущенно, но все-таки улыбалась! — на ее щеках из ниоткуда появлялись такие уютные, такие милые, такие очаровательные ямочки, что вся ее некрасивость тут же куда-то исчезала. Некрасивость? Разве она некрасивая? Да нет же, нет! Даже если ее нельзя назвать красавицей, разве это автоматически зачисляет ее в разряд некрасивых женщин? Да, она не красавица, но есть в ней что-то такое… уютное, милое. И, главное — беззащитное. Главное, что каким-то непостижимым образом роднило ее с девочкой-одуванчиком — это именно беззащитность. Даже если она взрослая женщина с совсем не острыми локоточками — она все равно выглядела такой беззащитной, так нуждалась в опеке, в сильном мужском плече…

И Кирилл подивился: надо же, как жестока жизнь, как несправедлива! Почему те, кто не особенно-то и нуждаются в поддержке и опеке, без труда находят это самое пресловутое сильное мужское плечо, а те, кто действительно в нем нуждаются, вынуждены обходиться собственными силами? Разве Тамаре нужна его опека? Разве ей нужен он сам? Разве ей нужен кто-нибудь еще? Она же по натуре хищница, ее не опекать — от нее защищаться надо! Однако мужчины от нее глаз оторвать не могут — такие, как она, никогда не останутся без опеки, без мужской поддержки. Не он, не Кирилл, так всегда найдется другой дурак, которому она будет морочить голову. А тут же — вот она, совершенно рядышком, так близко, что дух захватывает — сама беспомощность, сама слабость! И — ни одного мужика рядом! Только он, только Кирилл. Но с какой целью он здесь, почему он рядом? Что ему от нее нужно?