— Мне задали сочинение на тему «Корреджо — новая чувственность». Джулиан сказал, что на этой неделе вместо сочинения мне достаточно будет сделать пометки в блокноте. Зато на следующей неделе он хочет дополнительное эссе о Тициане… Ты помнишь, как мы танцевали в оранжерее в день приезда в Инскип-парк?
— Да, я все хорошо помню. Я выглядел полным идиотом, когда пытался ухлестывать за Лаллой. Но я пришел к выводу: иногда полезно делать глупости… У меня есть превосходная книга о венецианской школе живописи. Я дам тебе почитать. Помню, что когда я увидел «Данаю» Тициана в мадридском Прадо, то остолбенел от восхищения. Техника экстраординарная, почти как у импрессионистов. Свет падает на лицо Данаи, как расплавленное золото.
— Я должна увидеть эту картину. Не думаю, что ты выглядел идиотом.
— Спасибо, ты слишком добра ко мне. Мне следовало надеть плащ. Здесь очень холодно. В библиотеке гораздо теплее.
— Останься, я сварила кофе. У меня появилась идея. Я знаю, что тебя согреет. Потанцуй со мной.
— Что, сейчас?
— Да, почему бы нет?
— Только мы вдвоем? Боюсь, что мы будем выглядеть нелепо. К тому же сегодня я должен закончить работу с книгами. Завтра рано утром нам предстоит уезжать.
— О, закрой рот. Подойди ко мне.
— Хорошо. — Джайлс в первый раз обнял меня. Я повернула голову в сторону. Мне не хотелось, чтобы Джайлс увидел выражение счастья в моих глазах. Некоторое время мы молча стояли друг напротив друга. — Что ж, по крайней мере ты согреешься.
— Я надела два свитера. Как грустно уезжать.
— Может быть. В некотором смысле. Но ведь мы всегда можем вернуться.
— Это место уже никогда не будет таким, как было. Джереми и Лалла навсегда покинули родительский дом.
— Ты права. Я забыл, что ты умеешь танцевать. — Возникла долгая пауза. — Ты подсыпала что-то в мое вино? У меня кружится голова.
— Кружится? Моя голова тоже кружится.
Еще одна пауза.
— Я и не знал, что ты умеешь петь. Еще один талант.
— Я не пою, а мурлычу. Мне кажется, мурлыкать сможет каждый.
— Я не могу. У меня абсолютно нет слуха. Послушай.
— Ничего страшного. У тебя получится, если захочешь.
— Мне тоже так кажется, но друзья жалуются, когда я открываю рот.
— У тебя неплохой голос. Ты спел очень мило.
— Неудивительно, что ты так считаешь. Думаю, что если б ты встретила Гитлера или Лукрецию Борджиа, то тоже нашла бы их милыми.
— Может быть. — Долгая пауза. — Тебе стало теплей… сейчас?
— Да. Я согрелся, мне жарко. Виола…
— Что?
— Ничего. Извини. Боюсь, что выпил слишком много. Ты знаешь, я никогда… никогда не замечал, как ты…
— Да?
— Не смейся надо мной, Виола, но я думаю, что я… я хочу тебе сказать, что…
— Вы здесь, Фордайс! — В дверном проеме стоял сэр Джеймс. В мерцающем свете свечей его глаза горели красным светом, как у кролика-альбиноса. Желтый жилет облегал коренастую фигуру. — Чертов холод в этом месте. Я должен приказать Баузеру прочистить дымоход завтра утром и разжечь печь. Мне не хочется потерять драгоценные растения, которые я так долго выращивал. Посмотрите сюда, Фордайс, я пытаюсь разобраться со страховым полисом. Черт побери, не могу ничего понять. Помогите мне, пожалуйста.
Первый раз за все время, поведенное в Инскип-парке, я услышала, как сэр Джеймс обращается с просьбой. Обычно он ворчал или раздавал приказы. Очевидно, романтический ужин в компании Сюзан сделал его мягче. Было очень сложно испытывать симпатию к этому человеку. Сэр Джеймс прервал Джайлса как раз в тот момент, когда Джайлс остановился и посмотрел на меня так, словно собирался сказать что-то очень важное. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.
— Хорошо. — Джайлс вышел вслед за сэром Джеймсом. На полпути он остановился, повернулся ко мне и сказал: — Не думаю, что это займет много времени. Ты дождешься меня, Виола?
— Да. — У меня перехватило дыхание. — Конечно, дождусь.