Танец фавна

На премьеру главного балета весеннего парижского сезона слетелись все светские стрекозы и львы. Декольте, кружева, перья и бриллианты блестели еще ярче на фоне черных фраков, переливаясь бесконечными оттенками снобизма. Никого из знакомых художников я не разглядел. Обычно я тоже считал, что русские балеты – это роскошь и нега, и не интересовался ими. Но билеты подарил нам Ленуар. Сказал, что будет что-то новое и что он тоже придет. Я защищал место друга рядом с собой до последнего звонка.

И вот он прозвенел. В воздухе повисло тревожное ожидание, приправленное ароматом скандала. Прозвучали первые ноты балета, напоминающие пастушью флейту. Публика приготовилась к русской сказке, ярким декорациям и изящным прыжкам Нижинского. Увертюра длилась бесконечно долго. Наконец занавес подняли.

Зазвучала ритмичная тревожная музыка. Девушки и парни, одетые в архаические русские костюмы, поднимались и опускались, повторяя ее мотив. В их танце не было ни одного изящного прыжка или движения. Каждая группа племени нарочито повторяла одни и те же пляски, сменяя друг друга, словно повинуясь внутреннему бубну, и двигаясь по заложенной веками в их телах траектории. Это был не танец, а ритуал. Ритуал, где движения не выбирались. Ритуал предков, который не ставился под сомнение, которому следовали безусловно, который стал частью закона природы.

Так, значит, это и есть русский балет? Символические декорации Николая Рериха, когтистая музыка Игоря Стравинского и танцы Нижинского… Я никогда в своей жизни не видел раньше ничего подобного. Сердце застучало в такт содрогавшимся телам. Беатрис сильнее сжала мою руку. Завороженные диким таинством, происходящим на сцене, мы не сразу услышали крики из зала. Между тем гул нарастал. Кто-то нескромно смеялся, кто-то вскакивал с мест и кричал. Казалось, что дикая энергия русского балета волной выбежала со сцены, накрыв пеной всю элегантную публику театра. И теперь все мы сидели, словно лебеди, превратившиеся в мокрых гусей, и гоготали, шипели и хлопали крыльями, не имея возможности ущипнуть ни одного танцовщика.

Парни и девушки на сцене расступились, образовав круг. В центре его застыла славянка. Она смотрела на кого-то и не двигалась. Я проследил за ее взглядом. На кого она смотрела? В проходе мне почудилась знакомая фигура. Ленуар? Нет, наверное, это просто тень…

Вдруг славянка начала двигаться. Она танцевала посреди круга. Племя приносило ее в жертву. Им нужна была кровь, чтобы оросить посевы и пробудить жизнь.

В этот момент рядом сел Ленуар. Его глаза блестели. Он не мог отвести взгляда от этой русской девушки. На его руке переливался перстень с темно-синим камнем. Когда я последний раз видел Николь, платье на ней было такого же цвета.

Трубы звучали все ритмичнее. Девушка на сцене посмотрела на нас, она посмотрела на Габриэля и начала свой предсмертный танец. Ее руки ритмично взмывали вверх. Все ее движения, сперва такие живые, постепенно ломались, сыпались, словно душа девушки все еще боролась за жизнь, а ее телесная оболочка умирала.

С каждой конвульсией ее пляски зрители галдели все громче. Люди вскакивали с кресел, свистели и показывали пальцами на сцену. Нижинский из-за кулис выкрикивал счет, чтобы танец продолжался. Тела остальных славян племени словно оцепенели. Языческий ритуал жертвоприношения невозможно было остановить.

Кто-то должен умереть.

Умерла моя сестра. Умерла Николь. Их души погибли, но тела их снова стали частью природы. Недра земли приняли свежую кровь. Скоро они прорастут травой. Родятся новые дети, их охватят новые идеи и новая любовь.

Славянка наконец упала и больше не двигалась. Ленуар не мог отвести от нее взгляда.

Нам всем было страшно. Париж – город, в котором все хотели жить и никто не хотел умирать.