Танец гюрзы

Заказчиком же во всех случаях являлось государство. …Свиридов сидел за столиком в полном одиночестве и неотрывно смотрел на неотвратимо – раз за разом – пустеющий бокал. Иногда он косился на застывшее где-то там, в полумраке стенной ниши, металлически поблескивающее зеркало: оттуда в отсветах трех свечей мрачно наплывало застывшее суровое лицо с чеканным профилем, четко очерченными губами и властным подбородком… Слепая, замкнувшаяся сама на себе сосредоточенность, упирающаяся в обреченность, придавала этому молодому лицу выражение, присущее только очень опытным, много и горько пожившим людям.

«Тоже мне – страдания юного Вертера… Если бы меня видел полковник Платонов, меня немедленно отчислили бы из "Капеллы" (а отчисление из "Капеллы" осуществлялось только одним путем – нажатием на спусковой крючок)», – мелькала в голове Владимира заблудившаяся стылая мысль. Нарастающий с каждым последующим бокалом шум в ушах не давал отойти от мрачных размышлений и переключиться, ну, скажем, на созерцание сидящей через столик еще совсем молоденькой девушки.

На созерцание с последующим приятным знакомством…

Допив бокал, Свиридов посмотрел на девушку: нельзя же, в самом деле, строить из себя этакого Спинозу, озабоченного высокоморальными изысками смысла жизни. Ведь ему только двадцать семь. Только двадцать семь.

Поднявшись, он преодолел разделяющее их расстояние, присел за ее столик и тихо произнес:

– Я вижу, у вас такое же человеконенавистническое настроение, как и у меня. Давайте лучше ненавидеть друг друга, чем весь мир сразу.

Девушка вскинула на него большие темные глаза, и Владимир увидел, что она в самом деле еще очень молода – не больше восемнадцати лет. Но в глазах девушки тлела вековая боль.

– А я и не ненавижу весь мир, – ответила она. – Это для истеричных тинейджеров… Много чести его ненавидеть. Вы, наверно, выпили немного больше, чем следовало бы. А у вас что, сегодня день рождения?

– Как это вы догадались?

– Просто я ненавижу свой собственный день рождения. И когда в этот день ко мне приходит куча гостей с еще большей кучей подарков и начинает говорить всякие глупости о моем цветущем виде и в высшей степени замечательной фигуре… так вот, на моем лице появляется такое же выражение, как вот сейчас было на вашем.

Свиридов улыбнулся.

– Почему-то многие люди, напротив, любят свой день рождения, – произнес он. – Честно говоря, думал, что я один такой урод, который терпеть не может ощущать себя именинником.

Девушка подняла брови:

– Урод? По-моему, вы вовсе не урод. Вы, между прочим, самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела…

– С вами что-то случилось? – почти перебил ее Свиридов, которого такая откровенная категоричность – без примеси глупо-загадочного мямлящего кокетства, которое обычно преобладает в речи красивых девиц, – взбудоражила и полоснула какой-то горькой болезненной тревогой. – Не молчите… ведь случилось, правда?

Девушка покачала головой, а потом, не сводя со Свиридова глаз, выпила бокал с ядовито-оранжевым коктейлем и наконец тихо произнесла:

– Просто вчера вечером я осталась одна. Совсем… одна. – И с беспощадной откровенностью добавила: – Вчера вечером убили моих родителей.

– А ты… что же ты?.. – машинально вырвалось у Свиридова.

– А я сбежала из дома, чтобы никогда туда больше не возвращаться. Пусть эти тетушки и дядюшки сами решат, что делать. Как организовывать похороны. Как делить наследство, наконец.

– А ты? – будто не в силах сойти с колеи одной и той же короткой фразы, спросил Владимир.

– А я не хочу сойти с ума. …И девушка на едином дыхании рассказала ему, как пришла домой в одиннадцать утра и, открыв дверь, обнаружила буквально на пороге квартиры трупы отца и матери. Их убили хладнокровно и со знанием дела. О том, что работал профессиональный киллер, она догадалась по сакраментальным контрольным выстрелам в голову.

Прибывшая через полчаса бригада следователей и куча невесть откуда появившихся родственников и коллег по работе показались ей просто никчемным шумом и беспорядочным мельканием рук, ног и соболезнующих лиц. Нельзя сказать, что она сильно любила своего эгоистичного, мало интересующегося жизнью дочери отца и страдающую истерией и самодурством мать, но все равно… это были единственные родные люди.

– Мне сказали, что их убили прямо в квартире и что человек, который сделал это, вошел туда до них, открыв дверь какими-то хитровыебанными отмычками, – медленно произнесла она. – Следак еще сказал, что, по всей видимости, работал специалист экстра-класса… видно по почерку. Как каллиграфически выверенно он расписался на лбу моего папаши! – В ее горле что-то сухо хрипнуло, словно вымученно и страшно рвались скрытые струны, и Свиридов одним движением опрокинул в рот только что принесенный официантом омерзительный ром.

Таких совпадений просто не может быть! Но тем не менее одно из таких несуществующих совпадений сидело в метре от Владимира. И именно он, Свиридов, уничтожил семью этой девочки с такими широко распахнутыми горькими глазами и тихим, раздавленным голосом.