Танец гюрзы

Борис Миронович Шевцов оказался довольно молодым мужчиной лет сорока, высоким, худощавым, весьма представительным, со светлыми волнистыми волосами, выбивающимися из-под докторской шапочки. В момент приезда Свиридова в клинику он оперировал, и Владимиру пришлось подождать около часа, прежде чем тот освободился.

– Вы из милиции? – спросил он, увидев Свиридова.

– Почему вы так подумали?

– Просто на больного вы не похожи, а в последнее время ко мне несколько раз заходили ваши коллеги... Ну, насчет загадочной смерти Валерия Ивановича, – на лице Шевцова появилось искреннее сожаление.

Свиридов покачал головой.

– Нет, я не по этому вопросу. Я доверенное лицо Романа Знаменского. Можно сказать, его старый товарищ. И сейчас я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы, конечно, располагаете хоть каким-то временем.

Доктор Шевцов постучал по столу полусогнутым длинным пальцем профессионального хирурга, а потом сказал:

– А могу я позвонить самому Роману Валерьевичу?

Владимир поднял на него невозмутимые глаза:

– Простите, доктор... а как ваше имя-отчество?

– Борис Миронович.

– Так вот, Борис Миронович, к сожалению, вы не сможете позвонить господину Знаменскому. Потому что вчера вечером Роман Валерьевич был убит в ночном клубе «Хамелеон».

Доктор Шевцов сорвал с переносицы очки, медленно протер их, потом снова водрузил на нос, прикурил сигарету, и только после этого переспросил:

– Как же? Как же... это так?

– А вы не слышали?

– Да откуда же я мог слышать? – ошеломленно проговорил Шевцов. – Откуда же я мог слышать, если у меня до трех ночи была срочная операция важному клиенту, а потом я спал... у себя в кабинете... до половины седьмого утра. А потом снова операция. Плотный график у меня в последние три дня, что же вы хотите?..

Доктор Шевцов снова снял очки, покрутил их в руках и бесцветным голосом выговорил:

– Значит, снова убийство. А как?

– Направленный точечный взрыв. Довольно сложная технически штука. Явно работал профессионал.

– И ведь ни разу не повторились, – пробормотал Борис Миронович. – Сначала выстрел в затылок, потом укол тубарина, теперь взрыв этот, как его... точечный направленный. Ни разу.

– Меня вот что интересует, Борис Миронович, – проговорил Владимир. – Дело в том, что перед смертью Знаменский дважды упоминал вашу фамилию. Вы не можете объяснить, с чего бы это? Я подоспел на место взрыва первым и спросил у него: «Кто?» – а он назвал вашу фамилию. Конечно, я не говорю, что это вы убили его. Скорее всего нет, потому что работал профессиональный киллер. Но...

– Я понял, – перебил его Шевцов. – Нет, я не знаю, почему он назвал именно мою фамилию. Возможно... возможно, он вспомнил, что я констатировал смерть его отца и установил ее причину. А теперь настал его черед, и он вспомнил меня. Конечно, все это довольно общие и вообще циничные рассуждения, но... но ничего более конкретного.

– Понятно, – сказал Владимир. – Надеюсь, вы будете скромны и никому об этом до поры до времени не скажете. Потому что он произнес не только вашу фамилию.

– Что-то еще?

– Да. Он сказал про кровавых мальчиков в глазах... это все понятно – из Пушкина...

– Нет, если хотите, то это тоже про меня, – прервал его Борис Миронович. – Дело в том, что это моя любимая фраза за операционным столом. Бывают, конечно, и кровавые девочки... одним словом, издержки специальности.

– Да, у медиков довольно опасный юмор, – сказал Свиридов. – Но и это еще не все. Знаменский сказал так: «Шевцов... сердце ангела». Вот про это «сердце ангела» я и хотел бы у вас спросить.

Шевцов задумался.

– «Сердце ангела»? – проговорил он. – Одну минуту... что же это такое может быть? Погодите... м-м-м... а как это по латыни... нет, что-то не сходится. Гм... сердце ангела. Вы знаете, и тут я не могу вам помочь. Я сначала подумал, может, это сленговое название какого-нибудь медицинского препарата... мы часто оперируем неофициальной терминологией. Но нет. Ничего такого не припомню.

– Вы подумайте, – сумрачно проговорил Владимир. – Все-таки предсмертные слова Знаменского.

– Нет, не знаю. Кажется, фильм такой есть. Господи... фильм... чушь какая.

– Ну хорошо, – сказал Владимир. – Простите, Борис Миронович, а каковы были ваши отношения со Знаменским-старшим в последние дни его жизни?

– А это не секрет, – быстро и решительно сказал Шевцов, и на лице появилась обида человека, которого незаслуженно оскорбляют. – В последний период своей жизни Валерий Иванович и я несколько охладели друг к другу. А ведь мы с ним знакомы давно, еще с тех пор, когда он познакомился со своим компаньоном Кирилловым.

При фамилии «Кириллов» по лицу Шевцова промелькнуло легкое облачко отчужденности и настороженности.

– С Кирилловым?

– Да-да, с Кирилловым. Я и Кириллов учились на одном курсе мединститута, а потом еще и в аспирантуре. Аспирантуру он бросил, решил, что ему это не надо. Потом на заре перестройки занялся мелким бизнесом... кооператив там, еще что-то. В начале девяностых познакомился с одним из моих пациентов. Этим пациентом и был Валерий Иванович Знаменский. И все... у них закрутилось. А вообще, если хотите знать, Кириллов – мой двоюродный брат, – совершенно неожиданно закончил Борис Миронович.

«Одни родственнички, – промелькнула в мозгу Свиридова сардоническая мысль. – Феликс Величко – дядя Романа Знаменского, Кириллов – двоюродный брат доктора Шевцова. Клановый подход к делу, ничего не скажешь».

– А из-за чего ваши отношения с Валерием Ивановичем ухудшились?

Шевцов замялся.

– Вы знаете... это личное дело.

– Ошибаетесь, уважаемый... это дело общественное, – мастерски копируя голос и интонации Бунши из излюбленного свиридовского «Ивана Васильевича», сказал Владимир. – И вообще, Борис Миронович, мне кажется, что я спрашиваю не из праздного любопытства, – добавил он уже своим обычным голосом.

– Да, конечно, – поспешно сказал Шевцов. – Валерий Иванович узнал, что я был близок с его дочерью.

– С Полиной?

– У него есть другие дочери? – саркастическим контрвопросом, не лишенным горечи, проговорил Борис Миронович. – До тех пор, пока она не встретила этого... из храма.

– Фокина.

– Вот именно, Фокина. А вы его знаете?

– Так, немного, – быстро сказал Владимир, резонно предполагая, что разговор о Фокине не станет самым приятным для человека, который именно из-за Афанасия, как выясняется, расстался с Полиной. – Значит, вас уволили именно из-за этого, Борис Миронович?

– Да, – сухо ответил Шевцов. – Впрочем, я не жалею, – неожиданно сказал он. – Как я вижу, семье Знаменских перестал сопутствовать успех. Очень жаль. А Полина... – Сняв очки, он протер стекла, а потом как-то жалко, вымученно улыбнулся: – Еще неизвестно, кому больше повезло – мне или господину Фокину. Внешность у него, конечно, весьма солидная... Полине всегда нравились крупные мужчины, но вот только...

– Что? – спросил Владимир.

Борис Миронович подслеповато прищурился и посмотрел на Владимира так, как он смотрел, вероятно, на пациента на операционном столе.

– Вот что... как вас зовут?

– Владимир.

– Очень приятно... Так вот, Владимир, вам никогда не приходилось пристально наблюдать за Полиной?

– Приходилось, – с кривой усмешкой отозвался Свиридов. – Приходилось. За такой женщиной как-то сложно не наблюдать, тем более пристально.

– Вам нравятся ее глаза?

– Глаза? У нее опасные глаза... Очень опасные. Казалось бы, маловыразительные, но на самом деле... это, вы знаете, как омут, затянутый болотной ряской. Многие принимают за зеленую полянку – и тонут.

– Да, вы не из милиции, – одобрительно сказал Шевцов. – У них таких образных выражений даже в «Улице разбитых фонарей» не встретишь. Так о чем я? Ага... я иногда, знаете, теряю нить рассуждения... Одним словом, у вашего друга Фокина, или кто он вам там... У него не наблюдается ухудшения сна или аппетита?

– Еще как наблюдается. Я ему даже пить отсоветовал. В смысле спиртные напитки.

– Что... кошмарные сны снятся?

– Вот именно.

Лицо Шевцова как-то потускнело, потом он почти шепотом спросил:

– А что, Фокин в самом деле бывший работник какого-то наисекретнейшего отдела спецслужб? Там, где раньше работал и Рома Знаменский?

– Пожалуй, вы недалеки от истины. Но какое это имеет значение?

– Нет... просто я всегда полагал, что сотрудники госбезопасности, или кто он там, имеют особо прочную психическую организацию.

– Организация там в самом деле ой-ой, – вкрадчиво сказал Владимир. – Но психическая порой пробуксовывает. А что вы хотите этим сказать?

– Вы ведь тоже оттуда? – проговорил Шевцов. – Не вздумайте отнекиваться и отрицать, я уверен, что оттуда. Так вот, вы, как человек с достаточно прочной психикой и прагматическими взглядами, скажите мне: вы верите в ауру и теорию энергетических доноров и вампиров?

Свиридов пристально посмотрел на умное, чуть ироничное и определенно взволнованное лицо врача. Неспроста все это он говорит. Такое впечатление, что он хочет сказать что-то важное, словно что-то вырвать из себя, показать это Свиридову, но не может – или не смеет.

– Да, – сказал Владимир. – Для меня слово «аура» – довольно конкретное, почти физиологическое понятие, а не какой-нибудь абстрактный символ. Так учили меня не самые последние в психологии спецы. На основе Юнга и Ясперса.

Шевцов посмотрел на Владимира с уважением.

– Тогда вы меня поймете, – сказал он. – Так вот, Полина – это типичный энергетический вампир. Быть может, это проистекает из детства... отсутствие материнского влияния, сплошь мужское окружение. И потому каждый из мужчин, кто находился с нею рядом, со временем испытывал сначала психологический, а потом и откровенно физиологический дискомфорт. И еще... у девочки есть медиумические способности. Аутогипноз и гипноз. Это не шутка, дорогой мой Владимир. Это одно из тех обстоятельств, которое вынуждает меня радоваться тому, что сейчас Полины нет со мною рядом. Мы с ней и сошлись на почве склонностей к парапсихологии. Я-то всегда ею увлекался, хотя и хирург, а вот Поле – привили.

Владимир, даже не глядя на лицо Шевцова, понимал, что доктор чего-то недоговаривает, но это «что-то» нельзя вырвать из него никакими усилиями. Тем более посредством грубой силы.

В голосе Бориса Мироновича билась какая-то нервная жилка, едва уловимая истерическая интонация...

Странно. Ну ничего. Все это вполне поправимо. Можно предпринять ряд конкретных действий, и все станет на свои места.

– Благодарю вас, Борис Миронович, – проговорил Владимир. – Если честно, вы мне очень помогли.

– Правда?

– Правда. Возможно, мы еще увидимся. – Свиридов еще раз посмотрел на длинные пальцы Шевцова, с силой комкающие какую-то бумажку, и добавил: – Если бы я не пришел к вам в клинику, то подумал бы, что вы музыкант. Пианист.

– С чего вы взяли? – спросил тот.

– Ваши руки. Точнее, ваши пальцы. Что, у всех хирургов такие пальцы?

– Почему же, – отозвался Шевцов, – вы читали «Собачье сердце»?

– Булгакова? Читал.

– Там берутся в фокус пальцы профессора Преображенского, и акцентируется то обстоятельство, что они толстые, короткие и непрестанно шевелящиеся.

– Как гусеницы, – машинально добавил Владимир. – Ну... Всего доброго, Борис Миронович.

– Всего доброго, – рассеянно ответил хирург и углубился в какие-то бумаги.