Вытянувшаяся холодная рука коснулась лба Фирса. Младший страж мрака стал прахом прежде, чем крик отделился от его распахнутого рта. Несколько мгновений прах сохранял форму стоящего тела, а потом уцелевшая цепь дарха, опередив прах в падении, прорезала его и звякнула об пол.
Пуфс, не растерявшись, отодвинул его маленькой ножкой от трещины. Ему было любопытно, сколько успел наворовать его сотрудник.
— Ты получишь крыло валькирии-одиночки! — пообещал он.
Этой же ночью Пуфс начертил руну вызова и плеснул в нее крови из склянки. Постоял рядом, по-бабьи вздыхая и наблюдая, как она шипит и испаряется. Стоящий рядом Зигя закрывал глаза и пугался: крови он боялся смертельно. Разумеется, когда им не управлял Пуфс.
Тот, кого вызывал Пуфс, не спешил и появился на Дмитровке, 13, только на следующее утро.
Глава клана убийц Эстик был тускл, лыс, тощ, сутул. Его ладонь, протянутая для рукопожатия, вывалилась из руки Пуфса как дохлая. Приехал он на старой «шестерке», которая гремела, как конструктор. В Тартаре убивали все, но клан убийц справлялся с этим лучше прочих. Канцеляристы, любящие действовать чужими руками, очень это ценили.
Пуфс стоял у входа в резиденцию, в капюшоне, в темных очках, из опасения солнца, и вежливо улыбался, показывая, как ему приятно.
Вползая задом на бровку, «шестерка» трижды заглохла. Пуфс знал, что в каждом городе и каждой стране мира у главы клана убийц было по одной старой машине. Зачем они нужны стражу из Среднего Тартара и почему все машины такие дряхлые — загадка. Хотя и стражам не чужды закидоны. Может, главу клана забавляла игра слов: «убийца» и «убитые» машины?
Эстик и Пуфс прошли в резиденцию и заперлись в кабинете у Пуфса. Эстик сидел на стуле, такой тихий и печальный, что в переходе у метро ему в ладошку стали бросать бы мелочь. Любознательный Ромасюсик попытался заглянуть с вопросом, не принести ли чайку, но Эстик посмотрел на него вяло, и Ромасюсик улетучился.
— Кто? — спросил Эстик коротко и деловито.
— Это? Ромасюсик!
— И?..
— Что «и»?
— И вы хотите, чтобы я убил Ромасюсика? — поинтересовался Эстик без тени иронии.
Пуфс засмеялся. В соседнем доме по адресу Дмитровка, 15, сыр в холодильнике покрылся могильной зеленью.
— Не надо. Убить вы должны валькирию-одиночку и принести мне ее крыло.
Эстик снова впал в спячку. Пуфс сделал из его молчания неправильные выводы и решил немного покачать права.
— Валькирии — враги мрака. Убивая валькирий, вы выполняете свой долг! — сказал он с благородным негодованием.
— Вы тоже слуга мрака, не так ли? Убейте свою валькирию сами и выполните свой долг, — едко отвечал Эстик.
Пуфс понял, что перед ним прожженный плут.
— Сколько? Десять эйдосов? Пятнадцать? Предупреждаю, отдел у меня малолюдный. Особенно не пожируешь.
Эстик даже не попытался пошевелиться. Он казался давно скончавшимся.
— Хорошо! Пусть будет двадцать! Снова нет? Назовите вашу цену!
— Меньше пятисот я вообще не беру. Вы знаете тариф, Пуфси! — сказал печальный страж.
— Пятьсот? Год назад тариф был сто! — Пуфс ненавидел, когда его называли Пуфси.
— Сто — за ученика светлого стража. За валькирию не меньше шестисот! Я рискую. Другие валькирии будут мне мстить. Зачем мне неприятности? Эти тетки крайне привязчивы.
— Шестьсот — за жалкую валькирию? Почти девчонку?
— А в данном случае даже шестьсот шестьдесят. Работать придется мечом и близко. Вы же еще хотите и крыло? Значит, копье и стрела здесь не подойдут.
Пуфс заскрипел зубами. Из ушей у него повалил дым. В Московском зоопарке умерла черепаха, прожившая двести семнадцать лет.
— Хорошо. Идет! — сказал он сквозь зубы. Жизнь валькирии-одиночки была оценена в
шестьсот шестьдесят эйдосов.
Глава 5. Область мычания
Подумай: о том, что то, что огорчает и мучает тебя, есть только испытание, на котором ты можешь проверить свою духовную силу и укрепить ее.
К полустанку подползала бесконечная гусеница товарного поезда. Вначале громыхали солидные вагоны-контейнеры; за ними почтовый с открытой дверью, из которой, скучая, выглядывал усатый охранник; затем несколько вагонов с автомобилями и снова контейнеры. Следующие три везли военную технику — легкие гусеничные тягачи.
В конце состава были прицеплены разбитые деревянные вагоны. Багров запрыгнул в один из них и деловито огляделся. Ага, солома, рассыпанное зерно… Отлично! После прошлого вагона, в котором перевозили удобрения, у него два дня слезились глаза и все тело дико чесалось.