Танец отражений. Память

Так — одно за другим — почти наступил вечер, когда они вернулись обратно в школу. Майлз глянул на людей, снующих по большому двору с тарелками, корзинами, цветами, музыкальными инструментами, кувшинами и графинами, дровами и скатертями, и сердце у него ушло в пятки. Несмотря на все свои усилия, он таки угодил на торжественный ужин.

Фразы типа «Нам нужно улететь до темноты, Мартин не привык к полетам в горах» застыли у него на устах. Им крепко повезет, если удастся отсюда выбраться до завтрашнего утра. Или — он отметил огромное количество глиняных кувшинов с кленовой медовухой, самым сногсшибательным алкогольным напитком, когда-либо изобретенным человечеством — завтрашнего вечера.

Потребовалась хорошая еда, красивый закат, костер и довольно-таки приличное количество медовухи, чтобы он постепенно расслабился и начал получать удовольствие от происходящего. Затем заиграла музыка, и все вообще стало прекрасно. Мартин, сперва воротивший нос от деревенской простоты праздника, закончил тем, что начал обучать городским танцам группу подростков. Майлз решил избавить парня от предупреждений вроде: «Кленовая медовуха хоть и пьется легко, но плохо отражается на мозгах». Некоторые вещи нужно постигать на собственном опыте в определенном возрасте. Майлз танцевал традиционные танцы с Харрой и другими женщинами, пока не сбился со счета. В конце концов, этот праздник был вовсе не в его честь, хотя поздравления с днем рождения и шуточки сыпались в изобилии. Это был праздник Лесной долины. А если его приезд и послужил предлогом — ну что же, значит, он наконец принес хоть кому-то хотя бы какую-то пользу.

Но когда костер начал угасать и праздник пошел на убыль, им вновь овладело чувство неудовлетворенности. Он приехал сюда для того, чтобы… Что? Чтобы попытаться справиться со своей депрессией. Это — как вскрыть фурункул. Отвратительная метафора, но его тошнило от самого себя. Ему хотелось взять кувшин медовухи и пойти поговорить с Райной. Дурацкая мысль. Так он, пожалуй, начнет пьяно рыдать на водохранилище и утопится вместе со своим горем. Скверная плата жителям Лесной долины за столь теплый прием, и нарушение данного Айвену слова. Чего он ищет, исцеления или смерти? «И того, и другого». Именно это промежуточное состояние и невыносимо.

Однако ближе к полуночи он все же оказался на берегу. Но не один. Лем с Харрой пошли с ним и присели рядом на ствол дерева. Обе луны, высоко стоящие в небе, мягко отражались на водной глади, превращая поднимающийся туман в серебряную дымку. Лем прихватил кувшин медовухи и в тишине щедро налил каждому.

Сидя в темноте, Майлз понял, что вовсе не с мертвыми хотелось ему поговорить. С живыми. Бесполезно каяться перед мертвыми, не в их власти дать отпущение. «Но я поверю твоему Голосу, Харра, как когда-то ты поверила моему».

— Я должен кое-что тебе рассказать, — обратился он к Харре.

— Так я и знала, что что-то произошло, — вздохнула она. — Надеюсь, вы не умираете?

— Нет.

— А я боялась чего-то именно такого. Не многие мутанты живут долго, даже если им не перерезать глотку.

— Форкосиганы делают все наоборот. Глотку-то мне как раз перерезали — только для того, чтобы жил, а не для того, чтобы умер. Это длинная история и подробности засекречены, но в прошлом году я оказался в криокамере на одной планете, затерянной в просторах галактики. А когда меня откачали, возникли кое-какие проблемы медицинского характера. А потом я сделал глупость. А потом еще большую глупость, то есть солгал. И меня застукали. И уволили. Так что моим достижениям, которые тебя вдохновляли, пришел конец. Тринадцать лет отчаянных усилий пошли псу под хвост. Дай мне тот кувшин. — Отхлебнув сладкой огненной жидкости, он вернул кувшин Лему, который сперва передал медовуху Харре, потом глотнул сам. — Вот уж никогда не думал, что к тридцати годам окажусь штатским.

Лунные дорожки бежали по темной воде.

— Ты тогда велел мне стоять прямо и говорить правду, — произнесла Харра после продолжительного молчания. — И что же, это означает, что ты теперь будешь больше времени проводить в провинции?

— Возможно.

— Отлично.

— Ты жестокая, Харра, — простонал Майлз.

В лесу тихо пели жуки, исполняя свою маленькую лунную сонату.

— Человечек. — Голос Харры был так же ласков и опасен, как кленовая медовуха. — Моя мать убила мою дочь. И была судима за это перед всей Лесной долиной. И ты думаешь, я не знаю, что такое публичный позор? Или мне не знакомы утраты?

— А почему, по-твоему, я тебе все это рассказываю?

В призрачном лунном свете Харра молчала достаточно долго, чтобы Лем успел снова пустить кувшин по кругу. Затем она сказала:

— Продолжай. Ты просто продолжай. Ничего другого тебе не остается, и нет способа это исправить. Просто двигайся дальше.

— А что там, дальше? Когда придешь?

— Снова жизнь, — пожала она плечами. — Что же еще?

— Это обещание?

Харра подняла камешек, повертела в пальцах и кинула в воду. Лунная дорожка заколебалась и покрылась рябью.

— Это неизбежно. Никакого обмана. И никакого выбора. Ты просто живешь дальше.