Танец паука

Никогда не бывала в Крусесе и ехала через Никарагуа.

Сама печально известная авантюристка

Вступление Мемуары опасной женщины. В заточении (1847)

Осознайте ту бездну, что разверзлась под вашими ногами, ту бездну, что поглотит вас вместе с монархией, если вы и дальше будете упорно продвигаться в выбранном вами направлении.

Испанский барон де Лос Валлес

Меня втащили в комнату с балкона. Я визжала, пиналась и размахивала пистолетом. Мне лепетали, что толпа на улице опасна, но я любому могу дать отпор, каждому из них по очереди, десяткам, сотням и тысячам. Я всегда представляла для себя куда большую опасность, чем кто-то другой для меня.

Как я говорила, женщина не опасна лишь в двух случаях: пока она слишком мала, чтобы родить ребенка, и когда она слишком стара для этого.

Моя жизнь всегда была сопряжена с невыносимой опасностью, я все еще живу в этой атмосфере опасности и в полной мере возвращаю ту вражду, что обрушивается на меня.

Разумеется, опасность опасности рознь. Не всегда речь идет о кровожадной толпе. Это могут быть вырвавшиеся на свободу лошади или беглые преступники, злые языки или языки, которые вообще не обсуждают женщин. Вообще-то я бы предпочла быть жертвой клеветы, чем безразличия.

Опасностью могут стать нежеланные дети или, в равной степени, желанные дети. Одинаково опасны вероломные любовники и верные мужья.

Считается, что женщина не принадлежит себе. Я потратила жизнь, оспаривая это допущение. Я прославилась, а как только женщина осмеливается это сделать, на нее тут же вешают ярлык бесславной, имеющей дурную репутацию. Я отчаянно боролась, чтобы что-то иметь, но в итоге перестала хоть чего-то желать. Теряла, приобретала и снова теряла.

Единственное, чего я не сделала, – я не сдалась. Я не щадила, но и не просила пощады.

Возможно, поэтому я стала скиталицей, которую часто преследовали и поноси́ли. И все же я ни о чем не жалею, даже сейчас, когда умираю в одиночестве и без гроша в кармане, пусть и объездив полмира.

Я могла бы быть королевой или невероятно богатой женщиной. Я презирала условности и традиционную религию. Моим идеалом была власть простого народа, и за верность этому идеалу меня преследовало преступное сообщество, желавшее сохранить власть в руках нескольких спрятавшихся от народа стариков. Фарисеи в храме! Притворяются благородными, а сами жаждут наживы, растрачивая чужие жизни, деньги и веру.

Теперь я просительница у подножия Креста Господня, раскаявшаяся грешница. Я сожалею о многом содеянном; возможно, искреннее раскаяние распахнет передо мной райские врата. Я устала не по возрасту и дожила до того дня, когда вижу в зеркале, как моя легендарная красота увядает, становясь призрачной, а руки, некогда умевшие обращаться с хлыстом и пистолетом, слабеют без дела. Мой отчаянный нрав постепенно превращается в дым, какой раньше окутывал меня почти постоянно.

Но о некоторых поступках я не пожалею никогда, ибо они были честными и правильными, хоть их никогда такими не назовут. Поэтому я сижу в этой пустой комнате и пишу, как часто делала и прежде, но теперь мои слова рождаются медленно и осторожно, а раньше вылетали из-под пера с той же скоростью и силой, с какой пламя вырывается из пасти дракона.

В юности я была необузданной, как ветер, и осколки той юной меня лежат разбросанными по трем континентам. Но гонка будет продолжаться до самого конца. На этой новой земле Америки я напишу окончание яркой и неверно истолкованной истории, которую мир ассоциирует с моим именем.

Хотя, разумеется, имя это вымышленное.

Глава первая Неприятные люди

Я видел ее лишь одно мгновение, но и этого было довольно: очень миловидная женщина с таким лицом, в которое мужчины влюбляются до смерти.

Шерлок Холмс об Ирен Адлер (Артур Конан Дойл. Скандал в Богемии)[2]

Нью-Йорк, август 1889 года

Вероятно, я слишком много на себя взяла. Я, Пенелопа Хаксли, всегда считала себя единственной, кто фиксирует на бумаге события из жизни моей подруги Ирен, урожденной Адлер, а ныне Нортон. Ирен выступала несколько лет под девичьей фамилией на оперной сцене, а теперь, в частной жизни, использует обе фамилии. Приличия никогда не казались достойным аргументом этой примадонне американского происхождения, с которой я провела почти десять лет – неужели правда? – своей жизни.