Танец с дьяволом

Он сидел на своем обычном месте, у забранного решеткой окна, и смотрел наружу. В отдалении рычали грузовики, потом мимо промелькнули колеса нескольких мотоциклов, а за ними появилось множество устало шаркающих ног. Значит, пригнали новую партию заключенных. Отца совершенно не занимало то, что творится снаружи, и, казалось, он даже не слышал гремевшую за окном музыку — так увлекла его работа.

— Мойше, куда ты смотришь?

— На птиц…

— Да, птицы прекрасны… И так свободны. Я тоже люблю смотреть на птиц, — руки его продолжали колдовать над кусками железа. — Помнишь аиста, которого я смастерил?

— Конечно, помню — на крыше коровника.

Отец печально улыбнулся и сейчас же от приступа кашля согнулся пополам.

— Папа, папа! Что с тобой? Ты нездоров?

Якоб, еще не успев справиться с дыханием, успокаивающе покивал головой:

— Все в порядке, все в порядке… — и снова принялся за работу.

На уродливом остове из приваренных одна к другой ржавых железок, болтов и гаек — по мысли отца, это означало нацистский режим — возвышался человеческий скелет. Руки несчастного огромными гвоздями были прибиты к поперечине деревянного креста, а на локте еще сохранилась белая повязка с голубой шестиконечной звездой. Голова бессильно упала на грудь. За стальными полосами, ребрами, виднелся кусочек сияющей меди. Так мастер хотел показать измученную палачами душу.

Эта работа отнимала у отца последние силы, но что мог сделать Мойше? Вздохнув, он снова повернулся к окну.

Совершенно неожиданно и непонятно откуда на дороге появился ребенок, видимо, только-только научившийся ходить. Он сделал два-три неуверенных шага и шлепнулся прямо перед окном. Мойше бессознательно просунул руку сквозь прутья, чтобы помочь ему. В ту же минуту тяжелый кованый армейский сапог с размаху ударил ребенка в голову, проломив еще хрупкие косточки. Череп словно лопнул, брызнув во все стороны кровью и мозгом.

Мойше похолодел от ужаса, закрыл глаза.

Потом, немного оправившись от потрясения, побрел в глубь мастерской. Отец продолжал работу, время от времени заходясь в кашле.

— Папа, почему Бог не удержит людей от дурных поступков?

— Бог сам уменьшил свою власть над человеком, когда дал ему свободу воли. Человек сам должен выбирать между добром и злом.

— Но ведь добрых людей наказывают!

— Нет. Их не наказывают, они страдают… иногда.

— А разве мы не богоизбранный народ?

— Конечно, ты же сам знаешь.

— Почему же Бог не защитит нас? — голос его зазвенел.

Отец неотрывно смотрел на свое творение.

— Он защитит. Защитит, — очень мягко произнес он.

Мойше побрел прочь. Впервые в жизни он усомнился в правоте отцовских слов.

* * *

Ноги в грубых арестантских башмаках остановились перед окном, потом шагнули назад, и Мойше увидел улыбающееся лицо Давида.

— Давид!

— Как дела, Мойше?

— Хорошо. Только папа все время кашляет.

— Ты присматривай за ним. Сам знаешь, что они делают с теми, кто больше не может работать.

— Ладно.

— И вот еще что… — Давид быстро оглянулся по сторонам. — Передай отцу — это его подбодрит — я слышал, итальянцы говорили, что союзники наступают! Война скоро кончится! Через несколько месяцев нас освободят!

Мойше, вцепившись в прутья решетки, прижался к ним лицом:

— Правда?

Давид кивнул, улыбаясь во весь рот:

— И еще скажи ему… Рахиль жива-здорова.

— Ты видел ее?

— Видел. Мы вешали книжные полки в комендантском доме. Она вас крепко целует.

— Папа будет счастлив.

— Мойше… Потом, когда все кончится, я хочу, чтобы ты был моим шафером.

— Кем-кем? — это слово было ему незнакомо.

— Шафером, свидетелем на бракосочетании, — он снова оглянулся. — Я хочу жениться на твоей сестре. — И лицо его исчезло.

Мойше отпрянул от окна, кинулся в мастерскую, громко крича:

— Папа! Папа! Давид сейчас ска… — и осекся.

Двое немцев-надзирателей выволакивали из мастерской обмякшее тело отца. Якоб, всегда такой сильный, всегда готовый защитить и прийти на помощь, сейчас беспомощно полз по полу, не сводя глаз с сына. Мойше, вскрикнув, бросился на немца, но тот, двинув рукой, отшвырнул его так, что он упал прямо на статую. В ужасе он ждал, когда кованый сапог размозжит ему голову. Потом лишился чувств.

Когда он очнулся, отца уже не было. Ощупав трясущейся рукой голову, он обнаружил на затылке шишку. Пол был весь в крови. Лицо распятого было обращено к нему.

* * *

Давид ставил в особую нишу книжный шкаф, который должен будет скоро заполниться переплетенными в кожу томами Ницше, Шопенгауэра, Гете. Спальня в комендантском доме была просторная, обставлена массивной резной мебелью. На окнах висели тяжелые бархатные шторы, перехваченные внизу атласными витыми шнурами.

Когда появилась Рахиль с картиной в серебряной раме, которую она до блеска начистила на кухне, Давид отложил молоток. Подойдя к столику возле кровати, девушка принялась расставлять на нем фотографии — на них в неестественных позах замерли офицеры.

— Рахиль… — прошептал Давид.

— Т-с-с… могут услышать…

Давид притворил дверь и вернулся к Рахили.

— Прошу тебя, — она пыталась высвободиться, — не надо… Это опасно…

Давид, не слушая, обхватил ее лицо ладонями и поцеловал.

— Какая ты красивая.