Танец с лентами

Никита нерешительно мялся у порога.

— Ну и что ты ревешь? Это же не плохо, раз не было. А так бы он мог пострадать, понимаешь?

— Мне его… жалко. Я его уже… полюбила.

Саша вытерла слезы ладонью.

— Клянусь, я сделаю тебе хоть десяток детей, только успокойся, – не придумал ничего умнее Никита.

Она заревела с новой силой. Никита сократил разделяющее их расстояние до двух шагов.

— Саш, у нас всего час. Давай поговорим?

Она глянула на него затравленно и дико, но согласилась. Вряд ли им хватит одного часа, но они хотя бы начнут этот долгий и столь необходимый диалог.

49.

Эта неделя выдалась удивительно никакой. Из больницы меня выписали уже на вторые сутки с целой кучей рекомендаций и рецептов. Благодаря деньгам Никиты, меня обхаживали как персону голубых кровей: вокруг койки крутились услужливые медсестры, усатый врач заходил каждый час, все улыбались и интересовались моим здоровьем.  Надоели до чертиков! Даже не дали толком всплакнуть по несуществующему ребенку.

Четыре дня назад звонила мать (с чужого номера, её-то я добавила в черный список) и срывающимся голосом сообщила:

— Вадик в больнице, попал в страшную аварию!

— И что? – равнодушно уточнила я.

Короче, оказалось, что матушка существует у постели ненаглядного сыночка, который переломал себе позвоночник и рискует навсегда остаться инвалидом; ну а от меня она, разумеется, ждет денег на операцию.

— Вы — одна кровь, — заявила мать перед тем, как я повесила трубку.

Надо не забыть сменить сим-карту.

Так разрешилась ещё одна проблема: заявлять ли на него в полицию? Нет, жизнь Вадика уже сполна наказала; и мать – тоже.

А с Никитой мы поговорили. Обо всём. О детстве, о юности, о минувших днях. Это был долгий разговор, послевкусие от которого осталось непонятное: горечь пополам с удовлетворением. Но главное – все «тогда» остались в прошлом, и у нас появилась надежда на «сейчас». В качестве любовников, друзей или добрых приятелей – не знаю. Пока мы те, которым есть что вспомнить, и которым трудно друг без друга; на большее я не рассчитываю.

В конечном итоге Никита, узнав, что в покушении замешана какая-то моя подруга, коротко сказал:

— Разберемся.

И он не был похож на молоденького парня, скорее – на взрослого мужчину, готового отгадать любую загадку на свете. Почему-то я ему поверила. С тех пор мы не виделись, я сама не хотела, а он не предлагал. Мы договорились прийти в себя и встретиться, будучи уверенными, что эта встреча нам не повредит.

Я и сама обдумывала, кто же из двух подруг – предательница? И, если честно, подходили обе: Лера слишком любит власть, чтобы делиться ею с нами; а Ира всегда считала (хоть и не говорила), что она отдала больше сил и времени становлению «Ли-бертэ». Кто же…

Вынужденное затишье хуже бури. В затылке свербело предчувствием скорой разгадки.

Я трижды ездила в офис, задерживаясь там до сумерек, работала с отчетностью и уверяла испуганных сотрудников фирмы, что мы живы. И даже пообещала в декабре всем «тринадцатую зарплату». Главное – не развалиться до декабря.

Сегодняшний вечер я надеялась посвятить сладкому безделью, но только вознамерилась заказать с доставкой роллы, как в дверь постучали.

***

Я встаю и, укутавшись в плед (ноябрьская осень обосновалась в комнате общежития, влезла в щели и забилась по углам), иду открывать дверь.

— Поехали, — коротко сообщает Никита.

— Куда?

Я смотрю на него во все глаза. Он серьезен, даже напряжен. И чертовски красив.

— Ты хочешь узнать, кто заказал тебя родному братцу? Тогда одевайся.

Долго уговаривать не нужно, я собираюсь за минуту, и вскоре мы несемся навстречу неизвестному. Никита молчит как партизан и обещает всё объяснить чуть позже, а я изнываю от нетерпения. Пальцы дубеют от переживаний, ладони потеют как у школьницы на первом свидании. Незаметно вытираю их о коленки.

Никита всматривается в дорогу, не гонит, но ловко обгоняет зазевавшиеся автомобили. Я люблю этот сосредоточенный взгляд и чуть нахмуренные брови. Да, люблю! Когда Никита за рулем – он перевоплощается, становится гораздо проще и понятнее.

Мы почти выезжаем за черту города, но сворачиваем в неприметный переулок с одинаковыми блочными домами. Трущобы, изгаженные, исписанные, всеми забытые. Никита с трудом находит место для парковки и, вылезая из «Мазды», прощально оглядывает ту.

— Ты чего?

— Да вот думаю, увижу ли я её вновь. Не район – мечта. Тут тебя или убьют, или ограбят.

Я оглядываюсь. Жутковато и очень тихо, будто всё вымерло. Лишь на детской площадке от ветра скрипят проржавевшие качели. Мы, чтобы не намокнуть, бежим к подъезду. Дверь должна закрываться на магнитный замок, но она открыта нараспашку. Влетаем внутрь. В ноздри ударяет запах мочи. На стенах красной краской выведено: «Ты сдохнешь!» Почему-то мое хихиканье перерастает в истеричный смех – прекрасное местечко. Никита непонимающе озирается.

— Пятый этаж, — угрюмо говорит он.

Мы взбираемся, минуя плевки на полу и собачьи испражнения. Я нажимаю на кнопку звонка, вслушиваюсь в шаги. Никита, словно ненароком, загораживает меня собой и становится перед самой дверью.

— Кто? – раздается очень тихое, почти забитое.