Танец семи покрывал

В зале на первом этаже, выходящем на просторную террасу, когда-то за длинным дубовым столом собиралась за обедом большая семья. Там все осталось как прежде. Те же массивные дубовые стулья с высокими резными спинками и подлокотниками, два кожаных дивана в стиле официоза, камин, возле которого жило огромное кресло, покрытое пледом, втягивающее в себя всего человека, особенно если тот смотрел на огонь, пляшущий за плетеной железной решеткой, как бы растворяясь в отблесках минувшего. На стенах были развешаны полотна второсортных маринистов, специализирующихся на кораблекрушениях и тропических закатах с невероятными облаками.

Террасу оплетал дикий виноград, который перекидывался на небольшую террасу второго этажа.

И здесь и там стояла плетеная мебель, почерневшая от старости, но еще крепкая.

Кабинет отца: дубовый письменный стол, на котором обитали две пишмашинки — одна с русским, другая с латинским шрифтом, старый проигрыватель и часы каслинского литья — чугунная мать держит на руках чугунного младенца. Книжные полки до потолка заставляла справочная литература и различные научные издания — Николай Витольдович, Стасин отец, считался крупным химиком-органиком, его научные труды были известны всему миру. Возле узкой кушетки, на которой он спал, стоял старинный медный таз, в каком обычно варят варенье, — Николай Витольдович, по примеру Шиллера, иногда опускал ноги в воду со льдом, обдумывая очередной реферат.

Следующая комната — библиотека. Полки с книгами высились от пола до потолка, каждая секция имела свою персональную лесенку. Наверху хранились редкие издания, манускрипты, как величал их Стефан, брат Стаси, начинающий писатель-фантаст, к своим восемнадцати годам уже автор двух романов в духе Рея Брэдбери. Стефан, собственно, жил в библиотеке, даже на ночь ставил себе здесь раскладушку.

Четвертая комната — спальня. Очутившись в ней, Родя, помнится, аж присвистнул от удивления. Генерал заказал сделать ложе на манер французских королей, с балдахином, который каждый день с проклятиями пылесосила нянька Марианна, в прошлом оперная певица и сама полковничья дочь, жившая в соседнем особняке. Под этим балдахином отец спал в одиночестве. Даже когда была жива мать, Марианна стелила ей в зале. Марианна рассказала Стасе, что, после того как родители зачали Стефана, их супружеские отношения прекратились, хотя научные интересы — мать тоже была химиком — крепко объединяли родителей брата и сестры.

Пятая комната — Террина. Терра — овчарка, иногда появлялась в зале, когда отец дремал у камина, уйдя в какие-то воспоминания, которые мучительно сводили его густые седые брови, и тогда складка у губ делалась еще более скорбной. В комнате Терры имелся отдельный выход с крыльцом, ступеньки вели в сад.

Шестая комната — музыкальная. В ней стояло пианино шестидесятых годов выпуска, на котором, впрочем, никто не играл, и кресла, в которых никто не сидел. Отец даже не хотел, чтобы дети входили сюда, хотя никакого прямого запрета не существовало.

Еще на первом этаже располагались кухня, ванная, туалет и чулан, на двери которого всегда висел замок.

На втором этаже были Стасина мастерская, спальня и небольшая кухонька. Иногда Стася готовила себе сама, иногда отливала в кастрюльку борщ, который Марианна оставляла в холодильнике.

...Так вот, портрет этого жилища Стася с нетерпением ждала от Роди.

И дождалась.

Сперва, правда, Родя настойчиво добивался от нее разрешения на повторный визит в этот замечательный дом, собираясь принести портрет туда.

Но Стася отбилась. Отец не разрешал приводить в дом гостей ни ей, ни Стефану. В тот раз, когда Стася решила нарушить его запрет, отец на несколько дней улетел в Чехию на научный симпозиум, а ей срочно понадобился подрамник, вот она и вызвала на подмогу Родиона.

Но теперь, когда Николай Витольдович целыми днями пропадал в своем НИИ, Стася все равно не могла отважиться на то, чтобы снова пригласить Родю, и, когда парень заявил, что портрет дома готов, попросила принести картину в училище.

...После занятий по истории костюма аудитория опустела, и Родя вытащил из-под стола завернутую в газеты картину.

— Только, чур, не обижаться, — предупредил он Стасю. — А то некоторые не понимают, что я просто фиксирую свои внутренние переживания...

— Не беспокойся, я все понимаю, — заверила его Стася.

— Куда приятнее было бы написать твой портрет, — развязывая тесьму, продолжал Родя. — В пастельных тонах. Мое внутреннее переживание тебя как женщины совершенно совпадает с твоим физическим обликом. Это было бы зеркало, а не портрет... Впрочем, — вздохнул он, — как жаль, что ты не хочешь отражаться в зеркале стиля ампир, которое недавно добыл отец в наш дом... Ты бы налюбоваться на себя не смогла в рамке из дубовых листьев, с птицами наверху, сделанными из разных пород дерева... Ты бы каждое утро могла причесываться перед ним, если бы вышла за меня замуж, — вздохнул Родя.

Стася шутливо стукнула его по плечу.

— Я не могу выйти ни за кого замуж! Я не женщина, я существо!

— Да, но какое милое существо...

— Развязывай поскорей, — засмеялась Стася.