Танец стихий

Делать было нечего, спать не хотелось. Некогда красивый сценический костюм за время путешествия превратился в грязные лохмотья с чудом оставшимися кое-где стразами и рваными мятыми пайетками. Вот и я себя сейчас ощущала так же, как выглядела моя одежда: запачканной, оборванной, с упрямыми остатками надежд на лучшее. Глотая горькие слезы, смотрела на темные пики гор, чуть различающиеся по форме между собой, пока глаза не слиплись, поддавшись тревожному, изматывающему оцепенению, который лишь по случайности можно перепутать с восстанавливающим силы сном.

Утро встретило слишком яркими лучиками восходящих солнц, от которых было некуда спрятаться: вокруг лишь прозрачная стеклянная поверхность. Утренние птахи, вылетев на раннюю охоту за завтраком, могли бесплатно любоваться местным шоу «за стеклом». Впрочем, что можно найти привлекательного в оборванке, которая с мрачным видом растянулась на черном ковре?

Я заставила себя подняться и сделать зарядку: после тяжелой ночи все тело ныло и упорно отказывалось подчиняться. Танцевать не хотелось: какие уж тут танцы с таким настроением? Йога тоже не принесла должного успокоения. Хотелось просто выплеснуть изнутри накопившуюся там бессильную ярость и безнадегу. Поэтому провела небольшой комплекс из восточных единоборств. Как раз в процессе увидела мерцание, и в комнате проявился недавний маг с новым подносом.

— Кий-йя! — выдохнула я и ногой выбила поднос из рук анаха: остатки вязкой желтоватой жидкости, размазавшейся по стеклянному потолку, стекали вниз тягучими каплями, оставляя на черном ковре яркие пятна.

Анах замер от неожиданности, а потом поспешно ретировался: так то, пусть в следующий раз стучится и просит разрешения войти! А то взяли моду: вламываются все, кому не лень. Даже в тюрьме мужчины спрашивают заключенных женщин, можно ли войти. Мало ли, в каком я тут виде, может, решила нагишом на утреннем солнышке позагорать?

До самого вечера меряла шагами круглую комнату: назад, вперед, по кругу. Рисовала желтыми кляксами неприличные слова на прозрачном стекле, причем так, чтобы можно было прочесть и изнутри, и снаружи — вдруг за мной наблюдают с воздуха. То, что эти слова не означают для анахов примерно то же, чем для меня их загадочные письмена, в голову пришло уже потом. Поэтому решила: раз сделано — пусть будет. Так, для поднятия духа.

Медлительные солнышки совсем не торопились покидать небосвод, видимо, хотели подольше составить мне компанию, но все-таки им пришлось уйти на покой: суровый горизонт магнитом тянул их все быстрее. В наступившей темноте стало как-то не по себе: я что-то ощущала, но не понимала, что именно. А когда поняла, было уже поздно: уже знакомые синие искры лихутов опоясывали тело, не давая ни малейшей возможности шелохнуться.

— Ну вот, — проворчала я, и не пытаясь освободиться: уже знала, что невозможно. — Снова — здорово!

Когда узы надежно стягивали тело, в комнате появился знакомый с моим искусством анах. Бросив взгляд, полный опасения, он огляделся. Увидев, во что я превратила чистейшее некогда помещение, негодующе покачал головой. Растерянно рассмотрел художества на стекле и пощупал ногой застывшие кляксы вчерашнего ужина.

— Ты объявила голодовку? — с некой заботой в голосе спросил анах.

Удивившись, внимательней пригляделась к магу: худощавый, невысокий, с коротко остриженными черными волосами: я впервые видела анаха с такой революционной прической. А он отнесся ко мне почти с сочувствием, хоть и старался держаться подальше.

— Не дождетесь, — невольно улыбнулась я. — Мне просто нужна чистая вода. И все…

— Но, — покачал головой анах, — ты лишена силы, значит, питать они тебя не могут. И поэтому нужно есть часто, как камы…

— Хм, — задумалась: а ведь он прав, но голода все равно почему-то не ощущалось. Видимо, убедив организм в ненужности постоянного поглощения разнообразных продуктов, выключила ставший бесполезным процесс. — Ну раз так, пусть будет голодовка.

Главное из всего извлечь выгоду. Заталкивать в себя пищу насильно я не намерена, хватит организму и сторонних измывательств. А вот объявив голодовку, возможно, сдвину дело с мертвой точки. Ибо очень не улыбалось сидеть здесь, словно муха под банкой, да ждать неизвестно чего.

— А почему? — с какой-то детской наивностью спросил молодой анах.

— Мне скучно, — пожаловалась я. — Даже поговорить не с кем… было. Да и с тобой не очень-то разговор клеится: в скрученном состоянии хорошего общения не получается…

Анах кивнул и исчез… вслед за ним в небытие медленно потянулись ярко-синие искры, сковывающие мое тело. Но свобода движений не принесла облегчения: я тоскливо наблюдала за звездами до тех пор, пока веки не смежил удушливый сон.