Танец страсти

— Может, я слишком обобщаю, но для всей Европы шестидесятые стали временем американской экспансии, — начала фру Йенсен, как казалось, уж слишком издалека. — Помню, сперва меня это сильно раздражало — мода на все американское. Потом это стало частью быта — привыкаешь и уже не замечаешь, что сосиска — это хот дог, а рабочие штаны — джинсы. Может, что-то похожее творилось и в умах, ты права. Из мужчин и женщин, живущих для того, чтобы обеспечивать благополучие своей семьи, многие превратились в охотников за ощущениями. Знаешь, иногда это принимало довольно-таки уродливые формы… Не подумай, что я кого-то осуждаю — это было бы глупо… Но нам с мужем было хорошо вместе, и все эти… эксперименты, после которых люди разводились или вдруг менялись мужьями и женами, казались мне надуманными. Посмотри фильмы Бергмана^[9] того периода — он, в общем, довольно точно все изобразил… — Она задумалась. Потом подняла голову: — Кажется, в его фильмах это тоже было — не помню, где именно… Мне тогда казалось, что молодые люди были как-то честнее, чем мои сверстники — мне-то уже было за тридцать. Идиотизм, конечно — “свободная любовь”! Но они ведь никому ничего не обещали, только прислушивались к себе — вдруг да появится что-то настоящее, не на всю жизнь, но хоть будет, что вспомнить. — Фру Йенсен оторвалась от очередной книги и пристально посмотрела на Малин. — Видишь ли, если я начну рассказывать тебе реальные истории — это все равно ничего не объяснит, ровным счетом ничего. К тому же их участники — ныне уважаемые граждане преклонных лет, что же я буду портить их репутацию… — Она еще немного помолчала. — Но, честно говоря, я думаю, что сейчас любить гораздо сложнее, чем раньше — именно из-за сексуальной революции.

Малин задумчиво пожала плечами, а фру Йенсен, испытующе взглянув на нее, продолжила:

— Хотя, я слышала, теперь в моде другая крайность — все знакомятся через брачные агентства. Сначала подают заявку, потом выбирают для себя подходящие кандидатуры и долго ведут с ними переговоры. И, наконец, вручают друг другу верительные грамоты — брачный договор. Не пробовала так? — неожиданно спросила она.

Малин рассмеялась:

— Я для этого слишком плохо пишу.

ГЛАВА 7

…Тоска, на время приглушенная работой, снова вернулась к Малин. Спектакль был почти готов, если, конечно, не считать бесконечных сложностей со светом, не готовыми пока декорациями и очень условными костюмами. Теперь ей не нужно было постоянно концентрироваться на хореографии и держать перед глазами черно-серую сцену по двадцать часов в сутки. Но вот странность: пугающе унылая темнота, которая должна была преобладать в постановке, помогала тогда Малин сохранять внутреннюю ясность.

Раньше неизбежные одинокие вечера представлялись Малин незаслуженной карой — потом они стали самым плодотворным для нее временем. По вечерам она погружалась в мир, которому не могла дать названия и который не смогла бы описать словами. Он был соткан из самых разных эмоций, предчувствий, догадок, и Малин не покривила бы душой, если бы стала утверждать, что в эти моменты ей не приходит в голову ни единой мысли. Она растворялась в отголосках неведомой жизни, как если бы дремала под звуки работающего в соседней комнате радио и его неясные отзвуки вызывали бы в ней такой же неясный ответ. Среди этих переживаний были и такие, которые можно было опознать: вот это похоже на нежность, это — на страх. Но Малин была слишком захвачена потоком меняющихся впечатлений, чтобы останавливаться на каком-то одном. И еще — эти радость, и тоска, и безотчетный страх принадлежали не только ей…

Гораздо больше тяготила повседневная суета: вдруг, в самый разгар репетиционной суматохи, сердце сжималось от явственного осознания того, что все это лишено какого-либо смысла. Это не было похоже на обычные постановочные истерики: “Ах, все плохо, все не так!”, — просто окружающее, которое мгновение назад казалось ей цельным и гармоничным, вдруг начинало распадаться на части, и тогда в глаза сразу бросались беспомощные прорехи в занавесе, пыль на софитах — и она уже ничего не могла с этим поделать.

Интересно, так ли выглядит предчувствие конца, думала Малин. Не смерти, потому что это не был животный страх, а страх завершения чего-то большего, чем просто жизнь. Когда наступит конец света, сумеем ли мы его узнать? И сколько времени пройдет с того момента, когда он в первый раз даст о себе знать, до того, когда все действительно кончится? А может быть, все уже произошло — иначе откуда бы вообще появилась идея о конце света?