Танец В Небесах

— Испугался я, украли-то их спящими, а младшенький сынок, уже там, в пещерах родился. Не суждено мне его хоть раз увидеть. Знаю, что не могу просить ни о чем, но, Джас, помогите детям. Они-то не виноваты, что я тварью оказался.

Опять заговорил Сай, глядя на руки отца:

— Тот, давний Джас уже бы снес тебе голову, даже не разбираясь, что и как, а теперешний, он думать умеет, сам сына увидел только взрослого. Решил я так… — он кивнул Сайху, и тот, выйдя за дверь, что-то сказал охране, — будешь ты, Ахмис, наказан, строго наказан. Но ты прав, твои пятеро детишек не должны ходить с клеймом отца-предателя. Пять лет будешь служить простым слугою на самой дальней границе, где полно зверья дикого. Если остался человеком — через пять лет вернешься к своим, если же гниль тебя полностью захватила, то там и останешься, и пусть твои кости валяются на земле. Уедешь завтра утром. Сейчас же, — услышав шаги за дверью, кивнул, — мыться, переодеваться и до утра к семье. Семья останется здесь все это время, под моим личным присмотром.

Ахмис упал на колени:

— Джас, благодарю тебя, не за себя, за детей!! Я, я… не буду говорить что-то за себя, но за семью всю оставшуюся жизнь буду просить Великого, чтобы он не оставлял тебя и всех твоих дорогих своей милостью.

Когда пошли назад, Сай молчал, долго молчал, потом негромко сказал.

— Спасибо, отец, за такое мудрое решение, я бы так не сумел!!

Джас приобнял своего мальчика, показав жестами:

— Опыт, он приходит далеко не сразу!

Попросил показать ему семью Ахмиса, пока тот приводит себя в порядок. Худенькая, почти прозрачная женщина с малышом на руках, ещё три мальчика, все худые, но шустрые и славная, лет четырех-пяти девчушка.

— Вот, — показал жестами Джас, — таким хорошим детям нельзя знать, что их отец… им жить в обновленной степи, зачем плодить новых врагов вокруг, пусть они будут друзьями, надежной опорой нашим трем мальчишкам. Ты же не передумаешь?

— Нет, отец, я твердо решил — быть каким-то правителем не моё.

Утром полетели по степи вестники, созывая людей на суд над жутким чудовищем Наимой. Два дня съезжались обиженные степняки, оказалось их ох, как много.

Когда вывели её к людям, площадь враз замолчала, и Наима, которая шла с вызывающим видом, растерялась — она приготовилась нагло отвечать на все обвинения, а тут полный стадион молчащих людей, и их глаза… Страшно стало Наиме, а дальше было ещё страшнее.

Джас жестикулировал, а его сын говорил:

— Люди степи! Вы все знаете, в чем обвиняется эта женщина, порождение ада! Здесь стоят два прозрачных ящика, рядом камни, у одного белые, у другого черные, что обозначают цвета, знают все. Если кто не сможет рассказать про своих погибших — просто опускайте в ящик камень, черный. Если же кому есть вспомнить что хорошее — то белый.

Старейшие люди, выбранные для справедливого суда, уважаемые и заслуженные степняки, заняли свои места, начался суд. Наима, пытавшаяся в начале что-то ещё выкрикивать, кого-то смешивать с грязью — троих степняков после её злых обвинений сразу же увели для тщательного допроса — они-то уверяли, что были рядовыми воинами — затем сникла и только жадно пила воду.

Народ степной вел себя по-разному. Кто-то — женщины в большинстве, не сдерживали слез и эмоций, плевали в её сторону, плакали, желали ей жутких мучений. Кто-то молча, едва сдерживаясь, подходил к ящикам, и все опускали только черные камни, к белым не было ни одного человека.

Когда подошел её муж, гул, постоянно слышавшийся на стадионе замер, всем было интересно, что скажет человек, имеющий от неё детей. Про них, будущих вождей и преемника Юнчи, знали все.

— Я обвиняю эту… — муж замолчал, подбирая нужное слово, — это чудовище в самом главном — она не мать, она не женщина!! Не рождалось ещё в степи чудовища страшнее её, даже дикая лихва никогда не бросает своих детенышей. Да и у нас в степи такого не было. Я не за себя, за моих детей опускаю сюда эти черные камни! Больше мне сказать нечего!!

Места в ящике для черных камней не хватило, люди укладывали их возле него, и все страшнее становилось Наиме, она-то думала, выведут её, разозлит Джаса, как когда-то, и он убьет её одним взмахом меча, а тут вся степь выступала против неё, жалили её эти взгляды.

Может, впервые она начала понимать, что, кроме ненависти и жажды власти, есть и другие цели и мечты. Когда вышел степняк, бывший когда-то ненавистным мужем — доводила она его до белого каления и попадало плетью ей, как дикой кобылице, ненавидела и его зародившихся в ней детей, она поначалу ухмыльнулась. Едва родив их, тут же забывала про них, да и малыши, едва встав на ноги, торопливо ковыляли в сторону, завидев её. Никогда она так не рассматривала степняка, бывшего ей мужем, а он оказался очень неплохим — статный, раздавшийся в плечах, она-то помнила его вечно нахмуренным и поникшим — сейчас он выглядел достойно!

И пришло к ней осознание, что вот те, ненужные ей и вечно бесящие детки, они-то вырастут, и в каждом из них имеется что-то и её, но … ни один из них никогда не примет этого знания, она действительно им не мать, не была и уже не будет.