Танго старой гвардии

Макс был человек закаленный. Характер и житейские обстоятельства сделали его таким, каким он был сейчас. И сейчас, когда он неподвижно стоял перед Мечей, эта закалка помогла ему унять дрожь в коленях и не разомкнуть плотно сжатые губы. Чтобы ненароком, неуместным словом или жестом не оборвать тоненькую ниточку, на которой висело все.

— Хочу тебя, — подвела итог Меча, прерывая паузу. — И хочу сейчас.

— Почему? — выговорил он наконец.

— Потому что за эти девять лет ты довольно часто являлся мне, когда я, что называется, включала голову.

— Несмотря на…

— Ни на что не смотря, — улыбнулась она. — Даже и на жемчужное колье.

— Ты бывала прежде в этом пансионе?

— Сколько лишних вопросов!.. Лишних и глупых.

Она протянула руку, дотронулась до его пересохших губ. В этом нежном прикосновении было предвестие и обещание.

— Конечно, бывала, — ответила она через секунду. — И снимала номер с большим зеркалом на стене. Отличный обзор.

Жалюзи были сделаны из горизонтальных деревянных реек, неплотно пригнанных друг к другу. И, проникая сквозь эти щели, лучи послеполуденного солнца расчерчивали полосами света и тени кровать и тело спящей. Лежавший рядом Макс осторожно, стараясь не разбудить, повернул голову, стал рассматривать вблизи ее лицо, пересеченное полосой луча, приоткрытый рот и ритмично подрагивавшие в такт легкому дыханию ноздри, груди с темными кружками вокруг сосков, покрытые бисеринками блестящей под солнцем испарины. Шелковистую гладкость живота, расходящиеся надвое бедра и скрытое меж ними лоно, которое еще сочилось влагой на простыню, пропитавшуюся за эти часы смешанным запахом нежного пота и спермы.

Чуть приподняв голову с подушки, Макс перевел глаза дальше, рассматривая два неподвижных тела в зеркале на стене — большом и потускнелом от времени и отсутствия должного ухода, как и весь этот номер с его убогой обстановкой, со шкафом, биде, рукомойником, запыленной люстрой и перекрученными проводами, фарфоровыми изоляторами, прикрепленными к стене, на которой выцветший туристический плакат вяло заманивал в Вильфранш. Номер был из тех, что предназначены специально для коммивояжеров, беглецов от правосудия, самоубийц и бездомных любовников. Все это угнетающе подействовало бы на Макса, отлично помнившего подобные обиталища, куда попадают не по прихоти, а по необходимости, если бы рядом не спала эта женщина, если бы сквозь щели в жалюзи не пробивались солнечные лучи. А Меча, едва переступив порог пансиона, казалась вполне довольна и номером без водопровода, и сонной хозяйкой, которая протянула им ключи, не задавая вопросов и не спрашивая паспортов. Чуть только за ними закрылась дверь, голос Мечи стал звучать хрипловато, кожа будто налилась жаром, и, перебив на полуслове Макса, глубокомысленно рассуждавшего о том, что прекрасный вид из окна отчасти примиряет с убожеством интерьера, оказалась очень близко к нему, приоткрыла рот, словно ей трудно стало дышать, прервала приличный разговор и потянула через голову полосатую фуфайку, открывая этим движением груди — белые на загорелом торсе.

— Ты так хорош, что глаза режет.

Протянув руку, легко, одним пальцем прикоснулась к его подбородку, чуть повернула его голову в сторону, чтобы удобнее было рассматривать. И через секунду добавила совсем тихо:

— Сегодня я не надела колье.

— Жаль, — тотчас нашелся Макс.

— Ты негодяй.

— Да, случается… Бываю временами.