Танго старой гвардии

Макс потушил сигарету и одернул смокинг. Она еще мгновение сидела неподвижно: улыбка ее исчезла; еще какое-то время смотрела на него задумчиво снизу вверх, словно желая убедиться, что он не шутит. Потом положила в пепельницу свой мундштук с ободком губной помады на конце, медленно поднялась и, глядя Максу прямо в глаза, опустила левую руку ему на плечо, пальцы правой вложила в его выжидающе протянутую ладонь. Постояла так, выпрямившись, очень спокойная и серьезная, пока Макс, дважды слегка сжав ее пальцы, чтобы обозначить первый такт, не отклонил корпус чуть вбок, выставил вперед правую ногу — и они, обнявшись и не сводя друг с друга глаз, пошли в танце между плетеными креслами и цветочными горшками «пальмового салона».

Из транзисторного «Маркони» в белом пластиковом корпусе несется твист в исполнении Риты Павоне. В открытое окно своей комнаты на вилле «Ориана» Макс видит меж садовых пальм и пиний с широкими кронами панораму Неаполитанского залива: на кобальтово-синем фоне темнеет вдалеке конус Везувия; линия побережья тянется вправо до самого Скутоло; Сорренто примостился на краю крутого скалистого откоса; два причала — каменные волнорезы, лодки, вытащенные на берег или покачивающиеся на якорях невдалеке. Шофер доктора Хугентоблера довольно долго стоит в задумчивости, не сводя глаз с этого пейзажа. После завтрака на тихой кухне он надолго застывает у окна, прикидывая, насколько возможен и вероятен замысел, который всю ночь не давал ему спать, заставляя ворочаться с боку на бок и, вопреки ожиданиям, не оставил в покое даже при свете дня.

Но вот наконец Макс приходит в себя и делает несколько шагов по своей скромной комнате — угловой, на первом этаже виллы. Потом, бросив прощальный взгляд на Сорренто, идет в ванную, холодной водой освежает лицо. Вытираясь, разглядывает себя в зеркале — разглядывает долго, дотошно и придирчиво, будто желая проверить, далеко ли продвинулась старость с прошлого раза. Будто ища черты ушедшего давно и далеко. Невесело созерцает серебристую, уже чуть поредевшую шевелюру, кожу, протравленную временем и жизнью, морщины на лбу и в углах рта, пробившиеся за ночь на подбородке седые щетинки, набрякшие веки, гасящие живость взгляда. Потом ощупывает поясницу — все больше дырочек на ремне, все дальше они от пряжки — и недовольно качает головой. Лишних килограммов могло бы быть поменьше. Как и лет за плечами.

Он выходит в коридор и, минуя двери, ведущие в подземный гараж, направляется прямо в гостиную. Там все прибрано и вычищено, мебель упрятана в белые холщовые чехлы. Супруги Ланца проводят отпуск в своем Салерно. И это означает полнейшие покой и праздность: всех обязанностей у него — сторожить виллу, пересылать срочную корреспонденцию, содержать в исправности и готовности хозяйские «Ягуар», «Роллс-Ройс» и три антикварных автомобиля.

Медленно и все еще задумчиво Макс подходит ко встроенному бару, открывает дверцу и на палец от дна наполняет резной хрустальный стакан «Реми Мартен». Морща лоб, пьет маленькими глотками. Обычно он крайне воздержан. И почти всю жизнь, включая даже самые суровые и трудные годы, был умерен в питье — лучше даже сказать, «благоразумен» или «осторожен» — и умел превратить спиртное, выпитое им самим или другими, не в непредсказуемого врага, но в полезного союзника, в профессиональный инструмент, совершенно необходимый при его сомнительном занятии — вернее, при всем многообразии его сомнительных занятий — и столь же действенный, как улыбка, удар или поцелуй. Однако в последнее время, когда впереди все отчетливей вырисовывается конец пути, стал ценить небольшие дозы алкоголя — стакан вина, рюмка вермута, порция хорошо сбитого негрони, — способного подхлестнуть сердце и мысли.