Танго в стране карнавала

Парадоксальный образ маландру как благородного защитника слабых в духе Робин Гуда — мощный мотив в бразильском фольклоре. Настолько, что здесь этих парней возвели едва ли не в ранг святых. Зайдите в молельный дом афро-бразильской религии кандомбле или походите по магазинчикам, где торгуют религиозными изображениями. Вы увидите странную фигурку где-то посредине между святыми и духами — одет человечек в точности, как Валдемар, даже в такой же белой панаме, залихватски сдвинутой набок. Так, став символом дикого африканского духа Эшу, маландру (или Зэ Пелинтра, как его часто называют) превратился для современных афро-бразильцев в религиозный символ. Ему удается избегать негативных эпитетов и таких оценок, как «вор» или «жиголо». Для этого в ход идут хитрость, обаяние и способность уговорить любого спонсировать его праздный образ жизни, с самбой, азартными играми и красивыми женщинами. Маландру символизирует бунт низов против социального и экономического неравенства. Его хитроумные проделки и подвиги, пусть и мелкокалиберные, восхваляются как победы над богатыми и имущими.

Я напрягла мозги, пытаясь вспомнить, что в поведении Уинстона Черчилля могло бы сойти за социальный бунт, и оправдать его подлость. На ум не пришло ничего, кроме случая, когда он отогнал уличного мальчишку, собравшегося меня испугать, неожиданно хлопнув в ладоши над ухом. Ну, может, еще его слова: «Никто не может воровать деньги моей женщины, кроме меня».

Валдемар прервал мои тягостные раздумья, вовремя напомнив:

— Нынче маландру уже не осталось. Развеселая богемная жизнь Лапы — только ностальгия. Да и никакая это не богема — все эти людишки, которых видишь здесь сейчас, они же ничего не могут, кроме как воздух шумом засорять. — Валдемар, нахмурясь, окинул взглядом бар. — Самба, рок-н-ролл, хип-хоп… Музыка загрязнена. В мое время маландру не ширялся, даже не курил. Он жил только ночью, картежничал и любил.

В общем, действительно трудновато представить на нынешней Руа Жоаким Силва щеголеватого маландру в смокинге, в окружении эмансипированных обожательниц. На улице, где прежде процветали кабаре и игорные дома, сейчас, сплетаясь в уродливый клубок, несутся из стереоколонок американский хип-хоп, скверный бразильский рок и непристойности кариока-фанка. Даже величественные арки Лапы как будто уменьшились рядом с небоскребами, где разместились банки и офисы нефтяных компаний.

В музыке и книгах о Рио интеллектуалы печалятся, что ныне маландру «вымерли как класс», а те, что остались, «носят галстуки» и «занимаются политикой». Популярный певец, композитор и писатель Шику Буарке в своей ностальгической «Опере маландру» заявляет, что, хотя бразильское общество по-прежнему разъедают нищета и неравенство, культура маландру — как культура интеллектуального протеста — давно исчезла из Рио, как исчезла и истинная богема. Горькое разочарование, словно в ловушку, заманило его обнищавших жителей в существование, полное насилия и преступлений.

В тот вечер я вернулась домой рано и ждала, что позвонит Уинстон Черчилль, но он не позвонил. Зато позвонила приятельница и сказала, что видела его выходящим из отеля «Вилла Рика» с датской капоэйристкой по имени Хельда.

В следующий понедельник я опять слонялась по Лапе в надежде, что столкнусь с ним, и в конце концов устроилась отдохнуть и выпить пива рядом с известным заведением «Та’ На’ Руа», где любой мог разжиться косячком.

Улица была пуста, грязна и завалена мусором — воскресные лоботрясы оставили все это, а сами расползлись по домам, истерзанные наркотой и с омерзением вспоминая свои похождения. Остались только главные действующие лица. Местный наркобарон, семнадцатилетний парень, чистенький и трезвый, облокотился о руль новенького горного велосипеда, устремив задумчивый взгляд в никуда. Красивая, наголо бритая девушка поглаживала игрушечного пуделя, кривя губы в улыбке, и курила сигарету за сигаретой. Она предлагала местным мальчишкам выпивку, но те отказывались. Рядом с ней сидел подросток, наркодилер, — он стал звездой, сыграл недавно в «Городе Бога», но снова вернулся к торговле наркотиками. Парень, покрытый татуировками с изображением Христа, целовался с девушкой, у которой было только пол-лица — подбородок ей исковеркала бейсбольной битой бывшая любовница-лесбиянка. Трое растаманов, постарше, в вязаных шапочках, сидели, прислонившись к чьему-то автомобилю, и покуривали травку, вяло обсуждая своих жен-немок. Недавно прибывший испанский турист втягивал носом кокаин с корня упрямого дерева оити,[40] а прямо на улице играли беспризорные дети с не по годам серьезными, изможденными лицами — они носились, непостижимым образом цепляясь-таки за свое детство, хотя тщетность этих усилий была, в общем, очевидна. Неизбежный запах аммиака, понятное дело, проникал всюду.