Танго втроем

Я осталась в зале одна. В до боли знакомой мне атмосфере: дощатая сцена, запах пыли. Это была моя среда обитания, но я вдруг в первый раз почувствовала себя здесь чужой. И кажется, впервые осознала, какую опасную игру затеяла. Я заварила всю эту кашу, мне ее и расхлебывать. Я ответственна за то, что произойдет дальше. А что может произойти, зависело уже не от меня. Вернее, от меня все-таки немного зависело, поскольку подсознательно я чувствовала, что никто, кроме меня, не сможет уговорить Зигмунда, только я могу на него повлиять. Неважно, как я этого добьюсь, главное – склонить его на свою сторону, чтобы он сыграл в спектакле и позволил сыграть в нем своей бывшей жене. Он был у нее в долгу. Я проанализировала его слова. Он сказал, что она слабая и может психически сломаться, не справиться с ролью. Наверное, не стоит интерпретировать его поведение как бунт мужчины, который не хочет, чтобы ему напоминали о том, что когда-то у него была другая жизнь и что он поменял старую жену на молодую. Зигмунд однажды признался в интервью, что не сентиментален и не любит оглядываться назад. Наверное, все-таки дело не в этом. Быть может, он на самом деле боится за нее. Не хочет, чтобы ее постигло разочарование, и поэтому так возражает. Надо убедить его в том, что Эльжбета должна рискнуть, мы все должны рискнуть. Ради ее блага и ради театра… Трескучие, громкие слова… а что, если Зигмунд прав и из этой затеи ничего не получится? Тогда что? Как она потом вернется в свой пустой дом?.. Б-р-рр… даже подумать об этом страшно. Даже если у нее хватит смелости просто выйти на сцену, одно это уже станет победой. Если нет, все останется для нее по-прежнему. Вдруг меня охватило пронизывающее одиночество. Я была на этой сцене в образах Ирины, Джульетты, Катарины из «Укрощения строптивой», в ролях, которые так нравились зрителям. Мои роли всегда были для меня опорой, а сейчас я почувствовала себя неуверенно, как будто оказалась здесь в первый раз. Я, актриса, вдруг взялась за режиссуру, захотела срежиссировать чужую жизнь, к тому же не только в театре. Имею ли я на это право?! Дарек не раз упрекал меня в том, что я путаю свои желания с действительностью. А если искорки таланта в ее горящих глазах – только иллюзия? Нет-нет, я не могла так жестоко ошибиться. Когда я в первый раз увидела ее лицо… Это было лицо, просто созданное для сцены. Поэтому я тогда и сказала, что ее ждет более интересная роль. Я не думала о ней как о брошенной жене, я думала о том, кого она сможет сыграть. «Врачи сказали, что сгнила моя кровь, я вижу дьявола, и боюсь его». Сперва мы этого не поняли, а ведь уже в тот самый день – хотели мы того или нет – она была Мадленой, а я Армандой…

Бжеский так неслышно появился из-за кулис, что я испугалась.

– И что это вы все такие нервные, – скривился он, заметив, как я вздрогнула всем телом. – Это всего лишь я, ваш режиссер. Пришел сказать – звонила твоя Мадлена, она едет сюда…

* * *

Все шло хорошо, на генеральном прогоне в конце зрители вскочили с мест и, стоя, долго рукоплескали. Такое на самом деле бывает нечасто. Зритель на генеральной репетиции – всегда особый. Так почему же так произошло? И кто был виноват в этом?

* * *

Дожидаться ее я не стала, покинула театр, посчитав, что так будет лучше. Бжеский пытался меня задержать, как будто боялся разговора с Эльжбетой Гурняк один на один.

– Вы же директор этого театра и режиссер в одном лице, вам и решать, – полушутя сказала я. – Я-то тут при чем?

– Ах ты, маленькая змея, – воскликнул он в тон мне, но с серьезным лицом. – Заварила кашу и убегаешь.

– Но я же вернусь.

– Очень на это надеюсь, – буркнул он.