Танья

В Транстевере им была отведена одна из трех тесных комнат, во второй ютились сестры Родольфо, в третьей, побольше, жила сеньора Чечилия, женщина хозяйственная, властная, сразу же недвусмысленно указавшая Тане на ее место в семье — место невестки в доме хозяйки-свекрови. Ей же Родольфо, как и прежде, отдавал все заработанные деньги, правда, краснея и коря себя, утаивал сколько-то, чтобы было на что ублажать и баловать молодую жену. Баловство это, надо признаться, ограничивалось замечательным и в большом количестве римским мороженым и кока-колой во время долгих прогулок по Корсо от пьяцца Венеция до пьяцца дель Пополо, а также по улице Кондотти, где расположены самые роскошные магазины мод, от витрин которых Таня не могла оторвать глаз, и забытое мороженое в узком и высоком вафельном стаканчике таяло и капало ей на платье. Еще они любили ходить на пьяцца Фарнезе, на Кампо де Фиори или на пьяцца Навонна с тремя ее фонтанами с наядами и тритонами, из пастей которых бьют тугие струи воды, и с бесчисленными ресторанами, на посетителей которых они только и могли что смотреть издали — цены тут бешеные. Но они не завидовали им, потому что однажды на узенькой и короткой улочке Стадерари, на которой по обе ее стороны сидят вечерами при свечах предсказатели и гадалки, старый и вполне достойный доверия профессор — так он сам представился — астрологии и прочих оккультных наук пообещал, что очень скоро им с Родольфо предстоит разбогатеть и не то что посидеть в кафе «Три ступени» на пьяцца Навонна, но и позволить себе чашку-другую чая с воздушным печеньем в «Кафе Греко», а это не только для Тани, но с давних пор и для Родольфо было пределом мечтаний.

Правда, он уже бывал в разных кафе и ресторанах, и не раз, но всегда всего лишь как переводчик, сопровождающий важных товарищей из Москвы, на них и на их развлечения Общество дружбы денег, тем более не своих, не жалело, ему перепадала от их щедрот чашка кофе или бокал вина, а в этом, как ни любил Родольфо поесть, было что-то обидное и унизительное. А вот чтобы прийти самому — а теперь, само собою, вдвоем с Таней — и, развалясь вальяжно за покрытым накрахмаленной, в бело-красную клетку скатертью столиком, заказать, не справляясь с ценами в карточке, что душе угодно, — этого, даже если верить гадальщику с улицы Стадерари, придется еще подождать.

Тане тоже ничего не оставалось, как набраться терпения, — в гадания, что на картах, что на кофейной гуще, она свято верила, и в Москве ее не единожды обирали на улице цыганки — тем более, что предсказатель им твердо сказал: скоро.

Но еще раньше, чем это предсказание сбылось, Общество итало-советской дружбы — как и сам Советский Союз, щедро его финансировавший, — приказало долго жить, и Родольфо лишился работы.

Теперь он рыскал с раннего утра и до вечера по разным бюро путешествий, но туристов из России становилось все меньше и меньше, не говоря уж о делегациях писателей, ученых и партийных работников, — партия тоже как-то незаметно сошла с исторической сцены, будто без остатка растворившись в воздухе. А «новые русские» еще не знали, как распорядиться своими деньгами.

Сеньоре Чечилии приходилось исхитряться и считать каждую лиру, чтобы хоть раз в день на столе появлялась миска с «паста», что же до «фрутти ди маре», то о них пришлось и вовсе забыть. Тане же — «Танье», как называла ее свекровь, — надо было подумать о том, чтобы и самой приносить что-то в дом. Но она не умела ничего, кроме как танцевать, а тут на ежедневной «паста» сеньоры Чечилии она, как на грех, стала заметно прибавлять в весе, и пришлось сесть на строгую диету — никаких макарон, ни булочек к кофе по утрам, а от ужина и вовсе отказаться, — иначе о работе в каком-нибудь варьете или ночном шоу и думать было нечего.

Она обошла с Родольфо все ночные заведения такого рода, показывала старые афиши и фотографии времен ансамбля песни и пляски Дома железнодорожников, выходила в одном трико перед владельцами шоу, те ее оценивающе осматривали с головы до ног, заставляли проделать несколько пируэтов и батманов, переглядывались друг с другом и вежливо, но вполне определенно покачивали отрицательно головами. Круг сужался, надежды на хорошо оплачиваемую работу в больших варьете или найт-клубах становились все более призрачными, пришлось продать привезенный из Москвы ломоносовского завода фарфоровый чайный сервиз и шубку из натуральной рыжей лисы. Теперь она предлагала свои услуги уже в маленьких ночных заведениях в том же Транстевере, где собиралась римская артистическая богема, а то и в более сомнительных, и наконец ей повезло — ее взяли, правда, без контракта и с правом уволить ее как только заблагорассудится хозяевам, а также с обязательством приобретать сценический гардероб за свой счет, — в маленькое шоу близ улицы Джулии, на которой находятся лавки ювелиров и по вековой традиции всю ночь горят вместо электрических фонарей масляные плошки.