Таня Гроттер и птица титанов

Просиявшая Дуся ушла. Питекантроп закрыл за ней дверь.

– Напрасно ей подарили этого хомяка. Она его того… до смерти залюбит. Надо бы собаку! Желательно крупную и с хорошим здоровьем, чтобы можно было ее продолжительно лечить.

– Собаку – это которая друг человека? – весело уточнил Ванька.

Его слова, как будто совсем простые, рассердили питекантропа.

– Собака – не друг человека! – строго поправил он.

– А кто? Враг, что ли? – удивился Ванька.

– Во многих отношениях она его учитель!

Таня разглядывала нож Тарараха. Он ей понравился – с ручкой из оленьего рога, синеватый, с широким лезвием. В берлоге у Тарараха было жарко. Таня бросила свитер на стол рядом с ножом, а через некоторое время, вспомнив о свитере, небрежно затянула его узлом вокруг пояса.

– Никто не видал моего ножика? Я его вроде куда-то сюда клал! – хватился питекантроп несколько минут спустя.

Таня и Ванька приняли в поисках ножа самое деятельное участие. Таня даже под стол залезла и надолго исчезла под ним, но, увы, поиски ничего не дали. Под конец Тарараху стало неловко.

– Да не надо, ребят! Слышь, Тань, вылазь! Перепачкаешься!.. Там не сказать, чтобы сильно грязно, но последний раз я там убирался еще до того, как обзавелся столом!

Таня выбралась, отряхивая колени, к которым прилипли кости крыла вымершей птицы дронт.

– А нож? Что, больше не нужен? – спросила она строго.

– Ну может, его заговорил кто. Второкурсники иногда балуют, – вздохнул Тарарах.

Чтобы отвлечься от потери ножа, питекантроп стал рассказывать, что в Заповедном лесу вторая неделя сентября всегда самая бурная. Жар-птицы слетаются со всего света продолжать род. Птицы-самцы привлекают самок зеленым, алым, желтым и жемчужным сияниями, повторяющимися через определенные промежутки времени. Самки же, отвечая на призыв, полыхают багряным так, что на лопухоидных спутниках, наблюдающих за Землей из космоса, выгорает оптика. К счастью, Грааль Гардарика чаще всего блокирует всякое наблюдение за Тибидохсом.

Таня принимала решения мгновенно.

– Пойдем посмотрим! – крикнула она, срываясь с места.

Питекантроп тоскливо оглянулся на шашлык.

– Ты что, Танька, ослепнешь! До ночи немного осталось.

– Мы успеем!

– Скала мешает, а пруд огибать придется со стороны перешейка с океаном.

– Ну так бегом…

– Нет, Тань! Бегом будет завтра! А пока будет ам-ам и бай-бай! – решительно заявил Тарарах.

Он поужинал и вытер жирные руки о волосы. Он хранил стойкое пещерное убеждение, что они от этого становятся лучше. И точно, волосы у питекантропа были отличные. И не только на голове, но и на груди, и на спине, и на плечах.

Позаботившись о волосах, Тарарах лег на шкуру, повернулся спиной к камину и закрыл глаза. Прошло десять минут. Со шкуры доносилось похрапывание. Решив, что питекантроп таким образом пожелал им «спокойной ночи!», Таня с Ванькой хотели уйти, но тут в большой клетке, стоявшей в дальнем углу, словно что-то взорвалось. Жар-птица со сломанным крылом заметалась, рассыпая сквозь прутья золотистые искры.

Отзываясь птице, застучал в деревянный ящик старый вурдалак. Века четыре назад он проглотил перстень Афины и превратился в черепаху. Со временем вурдалак так привык быть черепахой, что и сам теперь путался: кто он – черепаха, бывшая когда-то вурдалаком, или вурдалак, которому приснилось, что он был черепахой.

– Что это? – испуганно спросила Таня.

– Почуяли что-то зверушки… – шепотом ответил Ванька, и тут многобашенная громада Тибидохса вдруг сотряслась. Запрыгало пламя в камине. С потолка посыпались мелкие камни. Таня присела, защищая голову. Грохот уже стихал. Древняя магия надежно хранила школу волшебства от обрушения.

Тарарах заворочался на шкуре и, не открывая глаз, с досадой сказал:

– И чего им на месте не сидится?

– Кому?

– Котт, Гиетт и Бриарей вернулись вчера вечером.

– Титаны?

– Ну можно и так сказать. Все же я предпочитаю слово «гекатонхейры». У каждого по сто рук, по пятьдесят голов и немерено силушки. Нервничают ребятки, вот школа и ходит ходуном. И ведь не поймешь, чего они вообще сюда притащились. Тесно им в подвалах – не развернешься.

– А если спросить? – предложила Таня.

– Спроси! Дело хорошее! – охотно согласился Тарарах, придвигаясь ближе к камину.

– А что? Не говорят?

– Думаешь, к ним так просто сунуться? Иди сбегай к солнцу – зачерпни ведро газа! Все сто пятьдесят голов кричат разом, ни бельмеса не понять, сразу глохнешь… – Тарарах зевнул и заснул окончательно.

На его темных волосах, обильно смазанных жиром, объединились два пламени – мерцание огня и сияние метавшейся жар-птицы.

* * *