Танки повернули на запад

Однажды из окопов первой линии я наблюдал за такой операцией. К подбитому танку прицепили полукилометровый трос. Тягач рванул. На гул мотора отозвалась немецкая артиллерия. Трос натянулся, зазвенел и… лопнул. Гитлеровские пушки не успокаивались.

С бруствера в окоп спрыгнул Подгорбунский:

— Товарищ генерал, прикажите, чтобы тягач смывался отсюда. Пусть где-нибудь в стороне тарахтит. Тогда немцы не поймут, что мы за танком охотимся.

Спустя примерно час, когда фашистская артиллерия затихла, а танк подцепили новым тросом, опять подошел тягач.

Таким манером в армии был сформирован «воскресший батальон» — тридцать пять танков. А сколько удалось добыть запасных частей и целых агрегатов!

Дынер не переставал восхищаться своим «помощником по разведке», как он именовал Подгорбунского:

— Чудо, да и только. Даже по запаху определяет, есть немцы поблизости или нет. Прирожденный дар разведчика…

В эти дни напряженной, всеохватывающей подготовки к новому сражению Горелов подписал приказ о зачислении навечно в списки первой гвардейской бригады ветеранов, геройски погибших в боях.

Смеркалось, когда бригада выстроилась на укрытом деревьями плацу. Прошелестел шелк гвардейского знамени, фанфарно-торжественный напев вечерней зари, варьировавший «Интернационал», устремился вверх и замер где-то высоко-высоко в недвижном синем небе.

И вдруг четко:

— Гвардии лейтенант Петров!

Отозвался молодой звенящий голос с правого фланга:

— Гвардии лейтенант Петров погиб смертью храбрых в боях за Советскую Родину!..

Одним из корпусов нашей армии командовал насквозь военный человек генерал Андрей Лаврентьевич Гетман.

Еще румяным парубком с едва пробившимися усиками пришел он на курсы «Червонных старшин». Поглядел: еда сытная, галифе выдают широкие. Записался.

Потом начались занятия, утомительные марши, учебные тревоги. Краснощекому парубку это не понравилось, и он удрал с курсов. Вернули, обучили, наставили на армейскую стезю.

После окончания Академии бронетанковых войск в 1937 году Гетмана назначили начальником штаба танковой бригады, комиссаром которой был я. У нас установились добрые отношения, которые могли стать дружбой. Но вскоре Андрея Лаврентьевича вызвали в Москву и послали командиром бригады на Дальний Восток.

Вновь встретились мы в сорок третьем году при формировании армии. Гетман раздобрел, посолиднел, но по сути мало изменился.

Андрей Лаврентьевич — рачительный командир, любящий все потрогать своими руками: не поленится забраться под танк, облазает все землянки, заглянет на батальонную кухню, битый час будет заниматься с отделением новичков, отрабатывающим действия одиночного бойца. Он тонко чувствует потребности боя и ими определяет свою службу.

От жары тугие, подпертые воротником кителя щеки Андрея Лаврентьевича приобрели прямо-таки свекольный оттенок. Он пыхтит, большим платком вытирает лицо, кожаную подкладку околыша и, грузный, большой, неутомимо топает вдоль линии окопов.

Из орешника несутся взрывы раскатистого хохота. И когда все уже кончили, один продолжает, видно, не в силах унять смех.

— Молодежь, офицеры резвятся, — добродушно улыбается Гетман. Но вдруг настораживается.

— …В Туле девки сами вешаются… А у меня хозяйка хоть куда да дочке восемнадцать лет, — слышится из кустов захлебывающийся голос.

— Пойдем, — манит Гетман.

— Ну так как же, лейтенант, тебя в Туле девки осаждали? — спокойно спрашивает он, движением руки сажая всех на землю, и сам садится рядом.

Рассказчик слегка смущен. Но генерал вроде бы простой мужик, может, тоже любит про такое послушать?

И снова с подробностями, поглядывая то на Гетмана, то на меня, он размазывает сальную историю.

— Ну хватит, — решительно обрывает Гетман, — не офицер ты, кобель грязный… Я в сорок первом под Тулой дрался. Нам женщины снаряды к танкам носили, раненых из «тридцатьчетверок» вытаскивали и на себе в город волочили. А ты… Спутался с какой-нибудь потаскушкой и всех женщин позоришь.

Андрей Лаврентьевич презрительно посмотрел в глаза растерявшемуся лейтенанту.

— И врешь ты, все начисто врешь. Такого… ни одна к себе не подпустит. Разве что самая непотребная.

Потом, уже поднявшись, сверху окинул взглядом притихшую компанию:

— Он, пачкун, ваших жен и невест поносит, а вы уши развесили, слюни распустили.

Решительно повернулся и пошел не оглядываясь. Долго еще Гетман был мрачен, раздраженно оттягивал пальцем тугой воротник кителя. И когда я садился в машину, сказал:

— Об этом тоже надо думать. В газете написали бы…

Вскоре армейская многотиражка поместила большую статью «Разговор начистоту»: о наших женщинах, об офицерской этике, о взаимоотношениях с девушками на фронте.

Я взял несколько номеров газеты к поехал к Гетману, чтобы побеседовать с офицерами, слушавшими рассказ тульского донжуана.