Танки повернули на запад

— Мазут хлебаю, чтобы мозги не затуманились. Угостить?

Командир бригады грел ладони о пивную фаянсовую кружку с густо заваренным чаем. Ординарец поставил такую же и передо мной.

— Голову снимать будете? — устало посмотрел на меня Владимир Михайлович. Но иначе не мог. Да и не считаю, что поступил неправильно.

— Нельзя ли без загадок? — попросил я.

— Можно… конечно, можно, — Горелов поправил сползающую с широких плеч шинель, нехотя усмехнулся и рассказал, как все было.

Часа два назад сюда возвратился из разведки возбужденный, шумный Подгорбунский. Надо не мешкая брать Станислав. Там паника, смятение. После того как венгры отступили, немецкий штаб, сидевший в Станиславе, тоже выехал. Войск в городе — всего ничего. 183-я военно-полевая комендатура нарыла траншей, поставила проволочные заграждения, капониры. А людей — раз-два и обчелся. Разведчики прихватили с собой пленного ефрейтора — шофера из 68-й пехотной дивизии. Тот подтвердил: дивизия небоеспособна, выведена на переформирование; в ее разбитых полках царит страх перед советскими танками… Полевая жандармерия устраивает облавы. Мужчин от тринадцати лет (тоже мужчины!) до шестидесяти отправляют пешком и поездами на запад. Остававшиеся в Станиславе и в окрестностях семьи советских офицеров согнаны в бараки и взяты под охрану. — Чего вашей бригаде, товарищ полковник, у Надворной загорать? Тут и так тишь, гладь да божья благодать, — возбужденно советовал Подгорбунский. Надо: «В ружье!» и «Даешь Станислав!»

— Не шуми, — оборвал его Горелов. — А что я — лишенный голоса? Как в разведку — так Подгорбунский, а как слово скажешь — заткнись.

— Угомонись! — снова попросил Горелова — Не угомонюсь. Когда трусость наблюдаю…

— Подойди ко мне. Поближе… Выпил? Для отваги или Звезду Героя обмывал?

.. — Вы Звезду не трожьте. Я ее не на капэ зарабатывал. А что выпил, не скрываю. Уже после разведки, ребята подтвердить могут.

Горелов положил руку на плечо Подгорбунского.

— Я тебя, тезка, люблю и уважаю. И Звезду ты за дело получил. Но если еще раз…

Подгорбунский, насупившись, отошел в сторону.

— …Вы понимаете, Николай Кириллович, — объяснял мне Горелов, — Володя бог насчет разведки. Бывает гениальный музыкант, изобретатель, художник. А у него дар разведчика. Но брать город или не брать, а если брать, то какими силами, он мне не указчик. У меня самого из-за того Станислава душа изболелась. А тут еще Гавришко. Вытянулся как аршин проглотил: «Разрешите высказать свои соображения?» А чего высказывать, я-то знаю: с двадцать второго июня Гавришко как в Станиславе завел свой БТ, так больше ни жинки, ни сына Валерки в глаза не видел. Сколько мы с ним писем в Бугуруслан, в эту розыскную контору, отправила! А ответ все один: «В списках эвакуированных не значится…» Сидим с начальником штаба, думаем. А у стола. Гавришко свечой маячит. Сбоку Подгорбунский, забыв про обиду, ждет только моего слова. Обернешься назад, Лариса у стены в шинель кутается, молчит, но с меня глаз не сводит… Сцена прямо-таки, как в театре. Никто слов не произносит, и всем все понятно. Ломали мы голову с начальником штаба, с комкором связались…

Горелов шумно перевел дыхание, отхлебнул из кружки. Я представил себе, как в этой комнате с кабаньими мордами, оленьими рогами и лесньми пейзажами «окруженный со всех сторон» Горелов принимал решение… Сейчас здесь не было ни Гавришко, ни Ларисы, ни Подгорбунского, ни начальника штаба. В углу у телефона клевал носом связист, на другом конце той же скамьи ординарец пытался на немецкой спиртовке поджарить яичницу. Кубики сухого спирта не разгорались, и ординарец шепотом ругался. Вошел младший лейтенант без шапки, попросил разрешения обратиться к командиру бригады и положил перед Гореловым исписанный на обороте кусок топографической карты. Горелов пробежал глазами текст.

— Гавришко докладывает. Находится в центре Станислава, на Красноармейской улице. Помнит, черт, названия. Вошли без выстрела. Только у комендатуры небольшой бой. Захватили коменданта и еще нескольких офицеров. Сейчас двинут на вокзал… Вот и все… Не очень-то люблю, когда без выстрела.

Горелов склонился к вычерченному еще Гавришко плану Станислава и заключил в красный кружок комендатуру:

— У него двадцать два танка. Десант — мотострелковый батальон, сильно пощипанный. Все, что мог, дал. Это Володе Подгорбунскому кажется просто: снял бригаду и айда, «Даешь Станислав!»

— Подгорбунский тоже в Станиславе? — поинтересовался я.