Танкист, или «Белый тигр»

Все шло своим чередом - пропал в огне Козья Ножка, сжарился заживо, заменивший комбрига, немногословный, не удивляющийся даже страшным потерям, пожилой белорус Вороткевич. Танки сжигались десятками. Через неделю победного марша по Украине, пятый по счету начальник бригады - суетливый словно дворняжка, полковник Пшеничный, едва приняв командование, уже ломал голову, не зная, что делать с Найденовым. То, что механик явно не в себе, было очевидно. Зато никто больше так не воевал - и подобное обстоятельство оказалось решающим. Напрасно с подачи командиров машин заместитель умолял нового полковника дать Ивану Иванычу хотя бы отдых в резерве. Совершенно бесполезно высказывалось предложение отослать Найденова в самый глубокий тыл - для отчета в вышестоящий штаб Пшеничному позарез был нужен пример беззаветной храбрости. Фронтовики с Черепом идти в бой отказывались наотрез - угрозы не помогали - но на счастье, прибыло пополнение. Ваньку тут же определили в набранный с бору по сосенке экипаж гвардии младшего лейтенанта Кудряшкина. Дня не прошло - бредивший «Белым Тигром» Иван Иваныч одиноко приполз к своим. Ему дали на растерзание новенький «Т-34» лейтенанта Колядко - механик сразу схватился за рычаги. Однако, товарищ Колядко был не так-то и прост! Получив в подарок знаменитого смертника и приказ проверить (опять-таки боем) плотность противотанковых средств на переднем крае, лейтенант, в отличие от уже сгоревших друзей, благоразумно помалкивал. Единственно, что он заблаговременно сделал - распахнул командирский люк и отсоединил от разъема бесполезное ТПУ. [12] А, кроме того, не поленился осмотреть одежду, дабы ни за что не зацепиться. Ждать пришлось не так уж и долго - как не пытался Ванька прорваться к окопам, шансов на этот раз не осталось - немецкие зенитки стояли, чуть ли, не через каждые десять метров. Болванка прожгла броню, в клочья порвав заряжающего, ее осколки нашли радиста. Все, что могло гореть, запылало - но товарища Колядко в башне уже не было.

Затем, посреди чадящих и развороченных машин, он все-таки нашел безутешного Иван Иваныча, который плакал возле своей догорающей «коробки». Не людей было жалко этому извергу - а танк. Лейтенант выплюнул скопившуюся окалину и сказал без обиняков:

– Я в часть не вернусь! Доложи им, что сгинул я. Пропал я без вести… Ты меня больше не видел.

И действительно - сгинул.

А Иван Иваныч вернулся.

Однополчане, среди которых оказалось немало выпущенных из лагерей душегубов, скорее всего, не прибили его только потому, что вне боя он становился послушным и кротким; обидеть такого было просто грешно. В то время, когда остальные мечтали лишь о том, чтобы, как можно скорее, их гробы вышли из строя (попадание снаряда в мотор или, на худой конец, в орудийный ствол, считалось удачей), бригадный юродивый не просто любил «коробочки» - он их обожал, словно конюх, помешавшийся на лошадях. На привале Ванька Смерть не вылезал не только из под своей, но и из под чужих машин, постоянно что-то в них проверяя и отлаживая. С грубым двигателем «тридцатьчетверки» он готов был возиться и днем и ночью. Руки его чудеса вытворяли. Опять-таки, к ненависти многих, Череп ремонтировал моторы совершенно безнадежные, от которых отказывались ремонтники; этот, вытащенный каким-то чудом с того света, совершенно беспамятный мертвец не просто существовал - он жил танками и войной. И эта его почти растительная жизнь, без прошлого, в одном только настоящем, и обезоруживала! Иван Иваныч не сходился с постоянно меняющимися экипажами. Лица и имена товарищей он и не пытался запомнить; зачастую, зимой, в одиночестве оставаясь в ледяном чреве очередного «Т-34». Даже на фоне и без того примитивного быта, Иван выглядел просто аскетом. Другие, как могли, выживали: рылась траншея, танк наезжал на нее, накрывался незаменимым брезентом, к днищу подвешивалась печурка, снималась притороченная к борту пила. Насытив дровами «буржуйку», измотанные, все в чирьях, фронтовики, засыпали, возможно, перед самым последним днем своей копеечной жизни. Все их трижды проклятое существование пропиталось соляркой, снарядной смазкой, пороховой гарью и вконец отравлялось вшами, на которых не хватало ни сил, ни времени. Командиры, стрелки, механики и башнеры натягивали на себя все, что только можно - гражданские пиджаки, свитера, ватные штаны, ботинки и валенки: печь не могла их согреть.

А Найденов, как ни в чем не бывало, спал на сидении, примерзая к металлу.

Зная, что Ванька Смерть оставлен в части, как наказание за видимые и невидимые грехи, с ним старались особо не сталкиваться - впрочем, говорить с Черепом было и не о чем. Постоянно разглядывать лиловые рубцы и щели вместо рта и ноздрей никому не хотелось. Этот сумасшедший в одном расползающемся по швам комбинезоне, безучастный к дождям и холоду, отворачиваясь от остальных, безучастно ел и пил, что дадут.

И все твердил о своем дурацком фантоме; он действительно был помешанным!