Танкист, или «Белый тигр»

Шум «коробок» для танкистов привычен — лязганье траков, скрип башенного поворота, клацанье затвора — особую гамму звучания имеют моторы, в гуле которых ухо опытного механика сразу же ловит признаки машинного нездоровья. Впрочем, танки никогда не жалеют и покидают при первом удобном случае. Лишь Ванька Череп всегда оставался внутри до конца, всем своим существом отзываясь на каждый скрип и на каждое клацанье. Лишь Иван Иваныч угадывал в привычном гудении двигателя никем не слышимый голос. Когда снаряд пробивал борта, «коробки» вопили — он слышал их крики. Сгорая, они, как и люди, вертелись на месте, выбрасывали из-под себя гусеницы, выли и проклинали судьбу — он слышал проклятия. Многие из тех машин, которые Ванька в поисках «Белого тигра» с такой безоглядной храбростью водил в бой, предчувствовали свой конец. «Тридцатьчетверки» улавливали звук именно той болванки, которая через несколько мгновений должна была разнести в куски их жизнь. Но всякий раз, за секунду до взрыва, Иван Иваныч безошибочно распахивал люк — его предупреждали! Вот почему так плакал он, прощаясь с каждой убитой машиной.

И сейчас, не обращая внимания на оторопь часовых, Найдёнов жил с механизмом. Особенно скорбными были вздохи танка, когда навстречу, направляясь к домнам сталелитейных заводов, попадались «черные эшелоны». Посреди ошметков истерзанного железа находились «коробки», которым удалось более-менее уцелеть. Одним разворотило моторные отделения, другие оставили свои башни под Ржевом и Великими Луками, но все остальное в них еще подходило для ремонта. Увозимые на Восток калеки успевали перекинуться с собратьями. Конечно, речь этих грубых заготовок для убийств и разрушений, не шла ни в какое сравнение с человеческой — дребезжание щитков, все те же скрип, гул ветра внутри — но Иван Иваныч легко переводил подобное. Вибрации — видимо, в них был секрет. Танки обладали чутьем на вибрации — от далекого выстрела, до едва ощутимого сотрясения почвы и воздуха. Возможно, еще до ранения, а, возможно, именно после него, проснулось в Черепе это, присущее только «коробкам», чутье, так что в самой бестолковой схватке, где все глохло от рева и грохота, различал он крики КВ и «Черчиллей» — тяжеловесы славились густыми, как сирены, голосами. «Тридцатьчетверки», «Шерманы» и уже редкие в войсках Т-70 обладали тонким и нервным тембром. Возможно, оттого, что их было больше, им было присуще определенное чувство локтя. Когда они шли в атаку, то поддерживали и предупреждали друг друга слышимым опять-таки только Иваном Иванычем дрожанием корпусов. При попадании PzGr 40 крики T-34 становились невыносимы.[20] Ванька Череп чувствовал их агонию, несмотря на глухой, словно вата танкошлем. Лицо его перекашивалось, он корчился и вертелся (зрелище не для слабонервных). «Коробка» Найдёнова отзывалась на гибель товарищей скорбным подвыванием двигателя, который, какое-то мгновение, сам по себе начинал работать на более усиленных оборотах.

Что касается немцев — даже в самой дикой горячке, когда воздух дрожал от воплей своих машин, Иван Иваныч пеленговал вздохи «Мардеров» и «артштурмов»,[21] которые, подобно гиенам, невидимо крались по обочинам и оврагам; а ведь они были самые бесшумные, самые подлые твари. Уже издалека своим марсианским слухом улавливал Найдёнов ни с чем не сравнимую поступь «Пантер» и «Тигров». Череп чувствовал мастодонтов, он, как зверь, осязал их дыхание в тот момент, когда, забравшись в глухие засады, они еще только принимались ворочаться в охотничьих лежбищах. И когда в «восемь-восемь» заряжающим досылался первый снаряд, Найдёнов, подобно самому изощренному волку, ощущал издаваемое затвором беспощадное «кли-и-инь».