Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом

Удача на войне — штука капризная. От нас последние дни она отвернулась. Но через линию фронта мы пробились. Стрелять пришлось на нейтралке, пропустив вперед полуторку, сигналящую красными ракетами. Танк попал под огонь зенитных автоматов, я стрелял по вспышкам. 37-миллиметровые снаряды, в основном осколочные, долбили по башне, но не пробили. Я получил еще несколько осколков отколовшейся брони, потом немцы ударили из орудий покрупнее. Близким взрывом меня бросило головой о броню, и я плохо запомнил, как мы ввалились в наши траншеи.

Братья-славяне, как водится, встретили нас огнем, убили водителя полуторки. Лейтенант Миша Глазков в придачу к прежним ранам получил еще две пули, ранили Никона. Но все это было неважно. Мы пробились к своим.

ГЛАВА 11

Встречали нас далеко не с музыкой. Отобрали оружие, выставили охрану. Правда, прислали медсестру и санитаров, перевязать раненых. Выглядели мы как бродяги. В изорванных, прожженных комбинезонах, телогрейках (шинели не носили даже десантники — неудобно спрыгивать с танка), с трофейными автоматами, половина людей в немецких сапогах. «Тридцатьчетверка» была сплошь во вмятинах, а полуторка издырявлена, как сито. Ребят в кузове спасла груда шинелей и то, что они лежали, уперших руками, ногами в борта. Какой-то капитан затеял допрос, но Шевченко послал его подальше. Тот надулся и не разрешил позвонить в штаб дивизии.

— У меня раненые подохнут, пока ты выделываешься. Давай телефон! — заорал Шевченко.

В окровавленном комбинезоне, перебинтованный через живот, со свезенной до мяса щекой, Шевченко выглядел жутковато. Вскоре приехали представители дивизии, и нас отправили в медсанбат. Кого лечили в медсанбате, кого отправили в госпиталь. Мы с Шевченко и Никоном остались в санбате. Обнялись с Мишей Глазковым, Гошей, которых с другими тяжело раненными увозили в госпиталь.

В санбате я пролежал дней двенадцать. Потом нас, как штрафников, оставшихся в живых, полторы недели продержали в отдельной землянке на краю военного городка. Оформляли документы, ждали решения военного совета Армии. Как я понял, дело осложнялось тем, что несколько штрафников считались без вести пропавшими. Я давал показания в отношении капитана, которого Шевченко послал на Т-60 отвлечь от нас немцев. Скорее всего, он погиб вместе с экипажем. Я добросовестно изложил на бумаге, что слышал взрывы гранат, очереди автоматической пушки Т-60. То есть люди сражались. Писали объяснения и другие бойцы.

Приехал Шевченко, привез мне комплект офицерской формы и новые сапоги. Николаю и Никону — теплое белье. Вечером посидели в стороне, среди облетающих осин, выпили фляжку водки, с жадностью ели хлеб с салом и тушенкой. Часть еды оставили ребятам. Федор сказал, что решение в отношении нас придет со дня на день. Все штрафники реабилитированы. А сколько нас осталось: штрафников и просто бойцов и командиров? Двенадцать-тринадцать человек из семидесяти. Вот чего стоили эти «дерзкие» рейды по тылам! Правда, и немцам от нас досталось. Потери от наших внезапных налетов и засад они понесли куда больше, чем мы.

Уезжая, Шевченко обещал ускорить оформление документов. Мы попрощались, я подшил новую форму, нацепил сержантские треугольники и пошел прогуляться. Младший лейтенант на КПП знал, кто мы такие, и разрешил мне выйти.

Я долго бродил по окраине городка. Меня тянуло к людям… и к женщинам. Сидеть в землянке осточертело. Вечером пошел на танцы и познакомился с женщиной, года на три постарше. Она мне понравилась, звали ее Таня. Ни тушенки, ни ворованного белья, как это было в Новониколаевском, никто с меня не требовал. Просто Таня привела вечером после танцев к себе, выставила бутылку самогона и сковороду жареной картошки. Ее четырехлетний сын поужинал вместе с нами и лез меня расспрашивать «про войну». Мне было не до него. Когда я касался руки женщины, тело словно пробивало электрическим током. Она поняла мое состояние и уложила сынишку спать. Раздеваясь, я запутался в одежде и свалился на пол, хотя был не пьяный.

Таня тихо смеялась. Мы легли, но у меня плохо получалось. Таня гладила шрамы и утешала, что завтра все будет нормально. На следующий день я продал трофейные часы, купил спирта, продуктов, а для Таниного сына — кусок повидла. Часы ценились высоко. Хотя продукты были дорогими, мне хватило на бутылку и еду. К Тане я ходил почти каждую ночь. Однажды меня попытался задержать лейтенант, дежурный по КПП. Я отодвинул его в сторону, он достал пистолет. Я шел на него и видел, как у молодого дисциплинированного лейтенанта дрожали руки.

— Ты в немца хоть раз стрелял? — спросил я.

— Вернитесь назад!

— А я стрелял. И убивал. Я их взвод угробил и два танка сжег, а ты стволом машешь, руки трясутся.

Вмешался сержант, который сказал, что я один из тех, кто выполнял специальное задание в тылу и хожу вечерами к родственникам.

— Пусть идет, товарищ лейтенант, — убеждал его сержант. — Он под утро всегда возвращается. Да ему не сего дня завтра звание вернут, и снова на фронт.