Танковая атака

Ираклий Шалвович Пагава не мог позволить себе такой опасной роскоши, как игнорирование предчувствий, и потому в эту ночь, как и во все предыдущие с момента выхода из Мумбаи, спалось ему из рук вон плохо. В целом все шло нормально, но интуиция упорно нашептывала, что что-то не так – то ли с новым мотористом, то ли со всем этим рейсом. Путешествие близилось к концу, но терзавшее Ираклия Шалвовича беспокойство не ослабевало, а напротив, росло, и, устав вертеться меж скомканных, влажных от пота простыней, Пагава оделся и вышел на палубу.

После застоявшейся духоты тесной каюты неподвижный ночной воздух показался прохладным и свежим. Над головой, частично затмеваемые светом прожекторов, таинственно мерцали крупные южные звезды, блики электрического света вспыхивали и гасли на рассекаемой носом корабля черной воде. За кормой шумела и пенилась, призрачно мерцая в темноте, кильватерная струя, по пустой палубе прохаживался с автоматом наперевес часовой в желто-коричневом пустынном камуфляже американского морского пехотинца; еще один, вооруженный ручным пулеметом, неподвижным силуэтом маячил на мостике рулевой рубки. Пагава скусил кончик кубинской сигары, сплюнул за борт и прикурил от бензиновой зажигалки. Облачко табачного дыма взлетело и растаяло в темноте за бортом; часовой замедлил размеренную поступь, вглядываясь в появившуюся у фальшборта темную человеческую фигуру, а затем, узнав начальство, зашагал в обратном направлении в сторону носа.

Попыхивая пахучим дымком, Пагава снова и снова анализировал свои ощущения. Чувство надвигающейся угрозы не проходило; оно возникло не вчера и не сегодня, но и не в начале рейса. По пути из Тихого океана в Бенгальский залив, в Полкском проливе, отделяющем Индию от Шри-Ланки, и на траверзе мыса Кумари, что на южной оконечности полуострова Индостан, он чувствовал себя как обычно – не расслабленным и благодушным, о нет, но спокойным и собранным, как хирург во время сложной операции. Да, вот именно, как хирург, не просто сделавший первый надрез, а зашедший уже достаточно далеко, чтобы понимать: теперь жизнь пациента зависит только от него да еще, пожалуй, от Господа Бога.

Беспокойство возникло, когда ему сообщили об очередной поломке двигателя, а с того момента, как на борт «Стеллы ди Маре» поднялся новый моторист, уже не оставляло Ираклия Шалвовича. Оно постоянно нарастало, как будто, двигаясь намеченным курсом, судно с каждым оборотом гребных винтов приближалось к некоему полюсу тревоги. И было непонятно, где он, этот полюс, в пространстве или во времени, что из себя представляет – американский патрульный корабль с чересчур бдительным командиром или день, час и минуту, когда свершится нечто давно кем-то запланированное и крайне нежелательное для Ираклия Пагавы.

Если речь шла о встрече с морским патрулем или пиратами, изменить что бы то ни было Ираклий Шалвович не мог – это зависело не от него, а от случая. А вот если опасность притаилась где-то здесь, на борту, устранить ее он не только мог, но и был обязан. У него уже далеко не впервые возникло искушение просто спуститься в кубрик, отыскать среди спящей матросни моториста Молчанова и свернуть ему, сонному, шею, а потом выбросить тело за борт на корм акулам. Он привычно сдержался: стармех по-прежнему был без помощника, как без рук, да и Молчанов, вполне возможно, не таил в себе никакой угрозы.

Докурив сигару и выбросив окурок в море, Пагава спустился в трюм: он давно не проверял груз и ощущал настоятельную потребность совершить это действие – во многом ритуальное, лишенное практического смысла, как всякий ритуал, но такое же необходимое, как намаз для правоверного мусульманина.

Стоя на верхней ступеньке уходящего в темноту крутого металлического трапа, он вдруг почувствовал, как резко, скачком, усилилась снедавшая его тревога. Инстинктивно прижавшись лопатками к стальной переборке, нащупывая правой рукой клапан кобуры, он клацнул рубильником. Забранные проволочными решетками лампы тускло озарили огромное, как ангар для дирижабля, помещение, примерно до половины загруженное джутовыми мешками – если верить маркировке, с зерном пшеницы. Мировая общественность в лице Международного Красного Креста, как обычно, оказывала гуманитарную помощь традиционно голодающей Северной Африке; если бы решение по данному вопросу принимал Ираклий Пагава, восемьдесят процентов населения этого проблемного региона давно бы пошло на удобрения, а оставшиеся двадцать научились бы, наконец, не только плодить нищету и выпрашивать подачки, но и работать. Это создало бы для него лично определенные проблемы с клиентурой, но, когда речь заходила о глобальных проблемах, Ираклий Шалвович готов был слегка поступиться собственными интересами – с тем, разумеется, чтобы наверстать упущенное в каком-то другом месте и каким-либо иным способом.

Интенсивность чувства притаившейся где-то рядом опасности пошла на убыль, когда Пагава убедился в том, что в трюме, кроме него, никого нет.