Танковые рейды

КРЕБС: — Тогда я воевал на Центральном фронте у Ржева… Вы были в Сталинграде командиром корпуса?

ЧУЙКОВ: — Нет, командующим армией.

КРЕБС: — Я читал сводки о Сталинграде и доклад Манштейна Гитлеру. Кто вы?

ЧУЙКОВ: — Я ЧУЙКОВ.

КРЕБС: — ЧУЙКОВ?!

Долгая пауза. Кребс пристально смотрит на меня» («Октябрь», № 5, стр. 143).

Одним своим именем тов. ЧУЙКОВ прямо-таки шокировал начальника Генерального штаба сухопутных войск Германии.

Читаешь подобные строки воспоминаний «Конец Третьего рейха», и как-то даже неловко становится от бесконечных позирований автора перед читателями.

Кстати говоря, вообще весь рассказ автора о встрече с генералом Кребсом выдержан в духе чрезмерного подчеркивания своей роли и полномочий в проходивших переговорах о капитуляции.

Вызывает, например, сомнение, чтобы еще до решения Москвы и даже каких-либо указаний командующего фронтом тов. ЧУЙКОВ взял на себя инициативу и полномочия для разъяснения Кребсу, что «мы можем вести переговоры только о полной капитуляции перед союзниками: СССР, США, Англии. В этом вопросе мы едины» («Октябрь», № 5, стр. 139).

Или же такое заявление тов. ЧУЙКОВА В. И. Кребсу:

«Мы дадим вам радиосвязь. Обнародуйте завещание фюрера по радио. Это прекратит кровопролитие».

Такое решение могло принять только Советское правительство, но не командующий армией.

А взять эпизод хода переговоров после приезда генерала Соколовского.

«КРЕБС: — Надо Деница вызвать сюда, пропустите его.

СОКОЛОВСКИЙ: — Я не полномочен это решать.

— Немедленно капитулируйте, — сказал я, — тогда мы организуем поездку Деница сюда» («Октябрь», № 5, стр. 149).

Как видите, Соколовский не полномочен, а Чуйков — полномочен?!

Автор воспоминаний «Конец Третьего рейха» договорился до того, что якобы и в памятнике-монументе, воздвигнутом в Трептов-парке в Берлине, увековечен подвиг сержанта 8-й гвардейской армии тов. Масалова, спасшего от смерти немецкую девочку.

Подвиг сержанта Масалова действительно достоин всемерного одобрения и популяризации, но зачем же путать божий дар с яичницей?

Неужели тов. Чуйков В. И. не знает, что в памятнике-монументе, стоящем в Берлине, увековечен подвиг не какого-то отдельного лица, а героический подвиг советского воина-освободителя, спасшего будущее человечества (в образе скульптуры девочки) от фашизма. Зачем же ему понадобилось одним росчерком пера зачеркнуть на символическом памятнике-монументе имя Советский солдат и написать там фамилию сержанта 8-й гвардейской армии?

Можно только сожалеть, что такая популярная, уважаемая и авторитетная газета, как «Комсомольская правда», «клюнула» на это сенсационное открытие тов. Чуйкова В. И. и с присущей ей задором взялась разыскивать конкретных лиц, подвиг которых якобы прославлен в памятнике-монументе, низводя тем самым его символику до уровня обыкновенного памятника бойцу.

* * *

В своих воспоминаниях Маршал Советского Союза тов. ЧУЙКОВ В. И. делает целый ряд довольно оригинальных, но крайне сомнительных, вследствие слабой аргументации, выводов и обобщений. Они нередко расходятся с принятой у нас официальной точкой зрения и поэтому, на мой взгляд, заслуживают определенного внимания.

Подводя итоги Висло-Одерской операции, тов. Чуйков В. И. пишет:

«За восемнадцать дней мы прошли с боями, без остановок более пятисот километров, совершили огромный по масштабу и стремительный по темпу стратегический бросок. И если бы Ставка и штабы фронтов как следует организовали снабжение и сумели доставить к Одеру нужное количество боеприпасов, горючего и продовольствия, если бы авиация успела перебазироваться на приодерские аэродромы, а понтонно-мотостроительные части обеспечили переправу войск через Одер, то наши четыре армии — 5-я ударная, 8-я гвардейская, 1-я и 2-я танковые — могли бы в начале февраля развить дальнейшее наступление на Берлин, пройти еще восемьдесят-сто километров и закончить эту гигантскую операцию взятием германской столицы с ходу.

Ситуация нам благоприятствовала. Гитлеровские дивизии, связанные наступательными действиями наших войск в Курляндии, в Восточной Пруссии, в районе Будапешта, конечно, не могли помочь берлинскому гарнизону. Дивизии же, перебрасываемые Гитлером с Западного фронта из Арденнских лесов, еще не были готовы для активных действий. Я уверен, что 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты могли выделить дополнительно по три-четыре армии, чтобы вместе с нами решительно двинуться на главный военно-политический центр фашизма — на Берлин. А овладение Берлином решало исход войны» («Октябрь», № 4, стр. 128–129). А далее утверждает:

«…что сил для продолжения Висло-Одерской операции исключительно до штурма Берлина у нас было достаточно;

что опасения за правый фланг 1-го Белорусского фронта были напрасны, так как противник не располагал достаточными резервами для нанесения серьезного контрудара (кстати, это признал и сам Гудериан в своих „Воспоминаниях солдата“);

что планированный удар противника из района Штеттина мог осуществиться не ранее 15 февраля, причем незначительными силами;