Даже если б от этого зависела моя жизнь, я не могла бы определить, что сейчас чувствует и о чем думает Аррек. И что он выкинет в следующий момент. Ничему не позволено прорваться на поверхность, у него железный самоконтроль. Других людей, даже арров, даже дараев, я научилась «читать». Но не его. Арр-Вуэйн совершенно непроницаем.
Зато если он показывает какие-то из своих чувств, они
– Не нужно так удивленно смотреть, эль-леди. На самом деле за каждой нашей традицией, сколь бы идиотской она ни казалась, много боли и очень много крови.
Улыбка исчезает. И сам он будто исчезает отсюда. Куда-то очень далеко.
– В конкретном случае все связано с «дикими» мирами. Слишком много арров погибло из-за того, что в них заподозрили чужаков вообще и чародеев в частности. Люди не любят колдовства – это общее правило, и вы были бы удивлены, узнав, сколь многое они могут подразумевать под термином «колдовство». Поэтому мы с раннего детства вырабатываем привычку обходиться, если это возможно, традиционными способами. Мало ли кто увидит?
Я не свожу глаз с порхающего завтрака и сияющей кожи дарая, чуть удивленно приподнимаю брови. Он выглядит почти… смущенным?
Не-е. Только не Аррек.
– Ну, это место кажется безопасным. Я позволил себе немного смошенничать.
И смотрит так, словно просит прощения. Ауте. Я никогда не пойму людей, никогда.
Есть существа, которые могут бежать быстрее, есть и такие, что умеют оставаться более незаметными, но никогда еще девственным лесам этого мира не приходилось видеть такого
Мы скользим среди исполинских стволов с грацией, недоступной для тех, кто ограничен тесными рамками естественной эволюции. Если мы и производим какой-то шум, то слишком тихий, чтобы я могла его уловить. Ритмы моего организма идеально сливаются с пульсом диких джунглей, арр же слишком хорошо экранируется, чтобы выдать себя каким бы то ни было способом. Забавно, мне лишь сейчас приходит в голову, что мы оба делаем это совершенно автоматически. Рефлексы, как сказал бы мой спутник. Наши рефлексы много могут рассказать о тех мирах, откуда мы пришли.
Мои ноги слегка удлиняются, суставы изменяют угол, бедра становятся чуть шире. Других изменений не понадобилось – организм и без того идеально приспособлен для длительных и выматывающих физических нагрузок, а у меня нет сил для экспериментов. Только необходимый минимум.
Редкие лучи света, пробивающиеся сквозь густые кроны, кажутся почти осязаемыми. Пятна и полоски сливаются в один неразличимый «растительный» фон, на котором четко выделяются «животные» ауры. Скорость слишком велика, чтобы полагаться только на зрение, но я наслаждаюсь четкостью восприятия. Мир вокруг кажется таким реальным, будто каждая веточка, каждый листок на много километров вокруг касаются моей кожи. Эффект контраста. После пресловутого путешествия по пещерам я несколько по-иному смотрю на проблему достаточности информации.
Дыхание леса бьется в моем теле ровным приливом, его жизнь-смерть окатывает меня одуряющей волной. Разум широко открывается навстречу красоте, движения нового танца трепещут на кончиках пальцев. Я не бегу – сама сущность дикого и нетронутого мира несет меня в нужном направлении, радостная от того, что может услужить мне.
Замечаю изменение (нет, перемещение. Аррек не
Бежим.
Перемещения следуют одно за другим все быстрее и быстрее. Вероятности сливаются в сплошной поток. Влажные джунгли сменяются гигантскими, в фиолетовой листве, деревьями, затем чем-то колючим, но очень приятным на взгляд и на запах, что плавно перетекает в хвойный лес, застывший где-то в начале осени.
Такой темп давно убил бы любого другого эль-ин, даже Танцующей с Ауте пришлось бы худо при столь кардинальных перестройках самих основ организма, но я чувствую лишь эйфорию, возбуждение, радость с оттенком боли. Каждый из этих миров не просто меняет меня – они оставляют во мне частичку себя, какое-то глубокое потаенное знание, скрытую силу, которая позволит мне всегда найти их, если в том возникнет необходимость. Я