Танцующая в неволе

– Диана, мы вроде бы уже перешли на «ты», – Тимур смотрит на меня, как добрый папочка на расшалившуюся дочку. И мне невыносимо стыдно, а это настолько редкое и непривычное для меня ощущение, что мне стоит огромных усилий не выдать своё состояние.

– Ещё не поздно всё переиграть, –  произношу равнодушно и ставлю на низенький столик бокал с недопитым и опротивевшим вином.

– Мы разве играем? – Баев полон недоумения.

– А разве нет?

– Почему ты злишься? – Губы Баева продолжают улыбаться, но глаза стали холодны и настороженны, в них столько невысказанного. Чего – обиды, злобы? Этот мужчина слишком хорошо себя контролирует, но глаза…

– А Вы почему? – спрашиваю с лёгкой усмешкой, но не уверена, что хочу слышать честный ответ, я его знаю.

– Девочка, давай начнём сначала. Я тебе не враг и, если всё дело в этом снимке, то я удалю его на твоих глазах. – Баев снова взял мобильник в руки и подошёл ко мне. – Только не понимаю, в чём проблема. Я не охотник за компроматом, просто случайно поймал великолепный кадр и не сдержался. Это ведь действительно красиво, посмотри, – он поднёс мне экран так, чтобы я могла увидеть то, что так зацепило матёрого волка.

Да, это красиво, а у меня, похоже, паранойя. Мне неприятно быть такой дурой и хочется отмотать время назад. Ведь для того чтобы получить моё фото, Баеву вовсе не нужно гоняться за мной с камерой. Глядя на этот снимок, я понимаю, что хитрый охотник, присевший на корточки рядом со мной, где-то в глубине души художник и романтик. Где-то очень глубоко. А я истеричная дура, и это, к сожалению, сейчас на поверхности.

– Тебе не понравилось вино? – Баев кивает на мой недопитый бокал. Он мудро хочет сменить тему.

– Хочу игристого,  – звучит неожиданно капризно, почти как обвинение.

Я тупо продолжаю быть идиоткой – дед бы меня проклял. Но Тимур покорно принимает мой каприз, а его лицо приобретает виноватое выражение.  Кажется, он и впрямь озабочен тем, что не догадался сам и не предложил мне игристого алкогольного сопровождения на сегодняшний вечер.

*****

В два часа ночи мы с Тимуром полулежим каждый в своём кресле, сложив ноги на низенький кофейный столик, и добиваем вторую бутылку «Вдова Клико». Чего уж, гулять так гулять. Моя долгая исповедь очищает душу, а горечь и злоба  растворились в играющих прозрачных пузырьках буржуйского шампанского. Мы отпраздновали поминки моего непутёвого отца и некогда могущественного деда. Да, именно праздновали, потому что сейчас, отпустив обиду, я вспоминала то немногое светлое и тёплое, что не позволило моей душе погрузиться в холодный липкий мрак. Отдаляя от меня мой маяк, дед всегда оставлял мне соломинку, не позволявшую пойти ко дну. И именно он подарил мне тот маяк – главный смысл моей жизни, ради которого я барахталась, карабкалась и становилась сильнее.

Но именно это и не стало сейчас откровением, и по-прежнему осталось главной тайной, которую я долгие годы делю лишь со своим Феликсом. Без этого признания моя исповедь была неполной, и многие поступки теряли смысл, но деликатность моего собеседника не позволила мне выйти из зоны комфорта, и я благодарна ему за это.

Тимур же рассказал мне, как познакомился с моим отцом, как из-за него влип в неприятности и выпутался из них, благодаря моему деду. Рассказал об их недолгой, но плодотворной работе и признался даже в том, что опаснее человека, чем мой дед, ему за всю жизнь встречать не доводилось. И он был рад, что смог безболезненно уйти от дальнейшего сотрудничества с ним.

– Твой дед был большим оригиналом и редкостной сволочью, но, если честно, я им восхищался.

Я была с ним полностью согласна и подписалась бы под каждым словом, но спросила о другом:

– Так, значит, мой папенька подставил тебя?

– Я бы не сказал так громко, – Тимур поморщился, – правильнее было бы сказать, что он подвёл и меня, и себя в той же степени. Ведь твой дед не страдал альтруизмом, поэтому мне просто повезло нарваться на его помощь, так как мы с Алексом были в одной упряжке.

Теперь уже я впитывала откровения уставшего матёрого волка, разделяя его боль и тоску скорбным молчанием. И праздновала вместе с ним его удачные взлёты, сопровождая торжество мелодичным звоном   фужеров. Его откровения были искренними, но избирательными ровно настолько, чтобы отгородить меня от ужаса и грязи изнаночной стороны опасного бизнеса. Мы осторожно обнажали свои души, и ещё тщательнее запечатывали свои сокровенные тайны.

Сейчас передо мной сидел немолодой, побитый жизнью, но очень сильный мужчина. Мужчина, чья личная драма оставила незаживающие рубцы на сердце. Тот, кто заменил личную жизнь работой и ради комфорта своих детей слил в бездну даже попытки стать счастливым.

– За детей, – пролепетала я заплетающимся языком и проглотила остатки золотистого коллекционного напитка. – Дети – наше всё!

Ох, что же  я так наклюкалась, тогда как мой собутыльник живее всех живых, да ещё и ухмыляется, стервец.