Она играла с ним каждую ночь уже почти три недели и не могла вспомнить, когда в последний раз ей было так весело в игре или вне её. Она не навязывала своё общество, ей не приходилось терпеть раздражённые вздохи и громкое молчание. Он
Она всё больше и больше задумывалась о том, как он выглядел. Не то чтобы это было важным. Они никогда не увидятся, и потом, он просто друг. Но всё же. Можно же девушке помечтать? В этом ничего такого нет.
У неё не было причин полагать, что он красавец, но она позволила себе его таким представить. Не сногсшибательно роскошным, это уже слишком. Но красивым в обычном понимании этого слова. Может, даже в немного ботанском стиле с такими элементами, как огромные очки или дурацкая рубашка, застёгнутая до последней пуговицы. Такой мужчина, что любая женщина не посмотрит дважды, но при этом, как только он снимет очки и расстегнёт рубашку, сердце у нее выпрыгнет из груди.
Она остановила себя на этой мысли и потрясла головой. Ну и ладно, какая разница? Каждая женщина о ком-то мечтает. Это безобидно и делает её счастливой. А она заслуживает немного счастья для разнообразия.
Глава семнадцатая
Насилие бывает разным.
Отец Мартина ушёл, когда ему было восемь. Впрочем, его всё равно почти никогда не было дома, он всё время находился в разъездах по продажам. Мартин так толком и не понял, чем же занимался его папа. Но зато Мартин хорошо знал, что, когда папа уезжал, мама начинала гулять по вечерам. Она оставляла Мартина одного дома и возвращалась ночью с каким-нибудь уродом. Оба, как правило, были в невменяемом состоянии.
Всему пришёл конец, когда однажды отец вернулся домой раньше и обнаружил в постели двоих. В ту ночь Мартин проснулся от грохота — папа кинул в стену телевизор. Мартин вскочил с кровати и побежал, но резко остановился в коридоре, когда услышал мамин голос.
— Чёрт возьми, Джонни, зачем так беситься? Тут хватит места и троим.
Отец ушёл из дома с нераспакованным чемоданом, даже не взглянув на Мартина.
После этого Мартин остался один с мамой. Он стал маминым «маленьким мужчиной» и был им до тех пор, пока она не умерла в его семнадцать лет. Она выбирала ему все наряды, решала, какие у него будут причёски, и всегда держала его под боком, за исключением тех моментов, когда искала «пару». Когда она бывала в хорошем настроении, то включала музыку и заставляла его с ней танцевать, пока, запыхавшись, не падала на диван и не просила его танцевать одному, чтобы развлекать её. Когда она долго не могла найти себе «пару», то даже купала его и кормила с ложечки.
Если он ей это позволял, делал всё, что просили, то становился любимчиком. Она осыпала его похвалами и подарками, готовила любимые блюда и разрешала смотреть любимые фильмы.
Но если он от чего-то отказывался, она избивала его до тех пор, пока он не становился одной сплошной болью. Она запирала его в шкафу, лишала его сна. А в редких случаях, когда, по её мнению, он вёл себя особенно плохо, заставляла его есть или пить смеси, от которых рвало, зачастую несколько дней подряд. Не раз ему требовалась медицинская помощь. Иногда она делала это специально, чтобы вызвать врачей.
И в любых ситуациях она его ласкала.
Она делала это всегда, и в детстве он не задавался вопросом «Почему?» Она делала это по вечерам, пока он засыпал, или за просмотром телевизора, пока они лежали на диване, её рука скользила в его пижаму. Для него эта ласка никак не отличалась от поглаживаний по спине или голове.
Но потом его тело изменилось. Однажды, когда они смотрели «Шоу Косби», ощущения стали другими, лучше, чем раньше, новыми. Он почувствовал, как напряжение нарастает волнами, а затем вырывается наружу. Он посмотрел вниз и увидел, как рука матери выдернулась из его штанов и быстро вытерлась о юбку. Она взвизгнула, будто её обожгли кислотой, и вытянула руку перед собой, словно там остались одни кости. Другой рукой она схватила пульт, стала бить сына и кричать.
— Ты, маленький извращенец! Как ты посмел! Я же твоя мать! Ты такой же больной, как твой папаша!
Так она кричала несколько минут и била его, пока пульт не разлетелся на куски. Затем она понеслась в ванную, оставив его шокированным, покрытым ушибами и кровью, стекающей по его лицу, пока она продолжала ткать свой гобелен из ругательств.
Пока она отмывала свои руки, он сбежал в свою комнату и свернулся в защитную позу эмбриона на кровати. Им овладел стыд, пока он пытался понять, что произошло. Он не хотел этого делать! Почему его тело так себя повело? Что бы это ни было, это ненормально. Это неправильно и ужасно, а он был испорченным и отвратительным мальчиком.
Она открыла дверь в его комнату и ледяным тоном скомандовала сесть и посмотреть на неё.