Танцующие в темноте

Раздался звон церковных колоколов — близкий и далекий, высокий и переливающийся, низкий и звучный. Я открыла глаза: холодное солнце слабо пробивалось сквозь белые шторы, а надо мной склонился Том О'Мара. Его каштановые волосы были распущены, обрамляя длинное лицо. Если бы не его серьги и татуировки, он бы походил на одного из святых на картинах, которые я сняла со стен.

— Я тут думал, — сказал он, — что это — то, что между нами?

— Не понимаю, о чем ты.

— Я имею в виду, ты такая спесивая стерва, вся из себя важная и высокомерная, еще этот твой говор действует мне на нервы.

У меня дрогнули губы, когда я взглянула на его торс.

— Я всегда стараюсь обходить стороной таких, как ты, и меня раздражает твоя манера разговаривать.

Он стянул с меня одеяло по пояс и прижался головой к моей груди.

— Так что же все-таки между нами? — спросил он снова. Его губы припали к моей левой груди, и, когда его язык коснулся соска, я застонала от наслаждения.

— Понятия не имею, — призналась я, задыхаясь. Глубокое чувство близости пугало меня, потому что я не могла представить себе, что это может закончиться. Колокола продолжали звонить, пока мы занимались любовью, и только когда все закончилось, я спросила:

— А ты почему все еще здесь?

Обычно он уходил до рассвета, а на будильнике Фло было уже почти полдесятого.

— Моя жена повезла девочек к своей матери. Я подумал, проведем день вместе или, по крайней мере, часть дня. Я должен быть в клубе к пяти.

Мысль о том, чтобы провести день в постели с Томом О'Мара, привела меня в восторг, но у него были другие планы.

— Давай, поднимайся, что-нибудь перекусим и поедем.

— Куда поедем? — Я села в кровати и сдунула волосы с глаз. Том уже одевался.

— В Саутпорт.

— Зачем в Саутпорт?

— Потом скажу, давай сначала погрызем чего-нибудь. — Он натянул синий свитер, подошел к зеркалу, расчесался и резинкой собрал волосы в хвост. Я смотрела на него, очарованная: такой женственный жест, сделанный таким мужчиной. — У меня брюхо сводит, — сказал он. — Умираю от голода.

— А нет ничего «грызть», как ты выражаешься. Только несколько пачек старых бисквитов.

Он застонал.

— Тогда я выпью чаю, а поесть купим по дороге. Пабы к тому времени уже откроются.

Белые облачка гнались друг за другом по бледно-голубому небу. Солнце было ярким, как лимон. Воздух был сухой, морозный, очень холодный. Я сунула руки в карманы пальто, довольная, что на мне сапоги — после вчерашних похорон я заезжала домой за теплыми вещами.

Серебристо-голубой «мерседес» Тома стоял за углом. На заднем сиденье лежала его замшевая куртка. Я заметила, что довольно рискованно оставлять на виду такую дорогую куртку.

— Ведь могут и украсть.

— Она им обойдется дороже собственной жизни. — Он скривил губы. — Все знают, чья это машина. Никто не посмеет к ней прикоснуться.

— Ты говоришь прямо как какой-то крестный отец! — Я хотела, чтобы это прозвучало как оскорбление, но лицо Тома осталось невозмутимым, когда он произнес в ответ:

— Если кто-то и посмеет украсть у меня, ему это с рук не сойдет. То же самое относится к моим друзьям и семье. Поэтому Фло всегда была в безопасности у себя дома. Здесь люди знают, что для них хорошо, а это значит — не трогать то, что принадлежит Тому О'Мара.

— Понимаю. — Угрожающий смысл его слов показался мне отталкивающим, но я, не колеблясь, села в машину. Я отчетливо осознавала его близость, то, как он держит руль, касается длинной смуглой рукой рычага передачи.

— Ты на что смотришь? — спросил он.

— На тебя. Раньше я тебя не видела при дневном свете.

Он вставил компакт-диск в проигрыватель, и жесткий сердитый голос запел «Дикого бродягу».

— Мне нравятся ирландцы, — сказал он. Потом он посмотрел на меня с таким видом, что у меня перехватило дыхание. — Ты тоже на свету классно выглядишь. — Он завел двигатель и резко выехал на трассу. — Но у меня от тебя что-то крыша едет. Лучше бы я тебя не встречал.

В пабе в Формби мы были первыми посетителями. Том проглотил курицу гриль, а я еле заставила себя съесть тост. Как только мы закончили, я налила по второй чашке кофе и сказала:

— Ну а теперь ты мне скажешь, зачем нам ехать в Саутпорт?

— Я подумал, может, ты захочешь познакомиться с моей бабулей.

Я посмотрела на него в изумлении:

— С твоей родной бабушкой?

— Что это ты имеешь в виду? — Он почти рявкнул.

— Это мать твоего отца?

Он с лязгом брякнул чашку о блюдце.

— Господи! Ты словно читаешь мне статьи из долбаной энциклопедии. Это мать моего бати, Нэнси О'Мара, ей восемьдесят шесть лет, здорова как черт, но абсолютно выжила из ума.

Дом престарелых оказался большим, отдельно стоящим зданием на тихой улице, где было много таких же больших домов, располагавшихся на просторных ухоженных участках. Внутренняя отделка была умиротворяющей и дорогой, полы покрыты толстыми бежевыми коврами. Платить за это приходилось, видимо, очень немало, и я предположила, что за свою бабушку платит Том.