Танцующий с тенью

Очертаний в полумраке взгляд почти не различает,
столько лет не прожила ты, сколько бед пережила;
ты скрываешь эту горечь за прозрачностью бокала,
за шампанским золотистым.
Медь волос твоих коротких мой колодец освещает,
в эти каменные стены ты кидаешь горсть тепла,
как слепой, тебя ищу я наугад, в глубинах зала,
наполняясь светом чистым.
Одинаковые думы нас с тобой сейчас печалят,
в той звезде, что нас связала, мало света, много зла;
к нам судьба была жестока, снисхождения не знала —
словно к двум опавшим листьям.

Никто не смог бы догадаться, что этот невеселый мужчина, одиноко курящий в тишине, на самом деле поет. Никто, кроме Ивонны. Ивонна возвращает ему взгляд, полный благодарности, и, используя тот же самый язык, ясный только им одним, не размыкая губ, отвечает ему, повторяя ту же неслышную мелодию:

Как на ощупь, пробираюсь к твоему лицу сквозь темень,
ты за дымною завесой укрываешь горький стыд,
ты – как зеркало, в котором повторились ненароком
все души моей движенья.
В этом зеркале неясном отражаюсь я в смятенье:
«Боль твоя и мне знакома», – каждый жест твой говорит.
Что за блестки в этом взгляде, понимающем, глубоком,
чем размыто отраженье?
На глазах – немые слезы, под глазами – венчик тени,
светлой братскою любовью этот взгляд меня дарит.
Нас связал случайный отблеск в городе большом, жестоком,
где мечты
потерпели пораженье.

И тогда немая исповедь Молины и Ивонны превращается в договор. Два молчания накладываются одно на другое, сливаются в безмолвном дуэте; и вот они поют вместе, по-прежнему не издавая ни звука:

Ты со мной не говори,
пусть мое мечтанье длится:
вот мой брат (моя сестрица) —
лишь смотри.
Даже если я начну
звать к себе – не подходи,
если руку протяну —
ты за столиком останься,
только глаз не отводи;
в тишине и полумраке
одиноко закури —
пусть гуляки
каблуки стирают в танце
до зари.

Так и не сказав ни слова, Хуан Молина встает и наконец-то покидает нору, в которую его загнал стыд. Он решительно проходит между столиками и, остановившись в двух шагах от Ивонны, все так же не отводя от нее острого как кинжал взгляда, угрожающе кивает ей. Высоко держа подбородок и не опуская глаз, словно наполовину прирученный зверь, почти что против своей воли женщина подчиняется. Подчиняется в первый раз. С оркестрового помоста слетают аккорды танго «Бокал забвения». Ивонна встает во весь рост, теперь ее осиная талия видна всем, всем видны ее нескончаемо длинные ноги, которые по временам обнажаются в разрезе юбки. Вот они стоят лицом к лицу; Молина обхватывает девушку за талию и размещает ее руку у себя на груди. Ивонна впервые принимает приглашение на танец. Юноша и девушка прижимаются друг к другу, словно пытаясь слить воедино две свои тоски. Ни он, ни она не произносят ни слова. Поначалу Ивонна как будто сопротивляется – мягко, но настойчиво. Она его проверяет. Тогда Хуан Молина плотнее привлекает партнершу к себе, укрощает своей правой рукой, диктуя ей каждый выпад, каждый поворот. Оба смотрят вызывающе. Проверяют силу друг друга. Но Молина настаивает на своем, навязывая Ивонне те движения, которые выбирает он сам.

Сколько времени они танцевали – никому не известно. Танцевали до тех пор, пока мужчина не решил, что этого достаточно. Когда музыка оборвалась, он отстранил ее от себя и слегка поклонился, что можно было воспринять и как «спасибо», и как демонстрацию победы. Потом Молина удалился в свое сумрачное убежище, убежденный, что эта девушка навсегда осталась в его ладони. Молина не мог даже представить, насколько он заблуждается.