Танцуют все

— Гуля жмот, решил яйцо стрельнуть. Блины на ночь глядя затеял.

Богатый толстый Гуля вечно побирался по соседям. Не удивлюсь, если муку и подсолнечное масло он бегал клянчить на пятый этаж к Капитолине Тимофеевне. То, что на часах половина одиннадцатого, не мешало Гуле бодро носиться по дому в поисках съестного.

— Боткина, — Алиса тряхнула меня за плечо, — давай мириться. Я ведь надолго уезжаю… пока пыль не уляжется. Возможно, навсегда.

Я дернула плечом и стряхнула Алискину руку.

— Ну и пес с тобой, — буркнула Фомина, — тоже мне… оплот цивилизации.

Оскорблять Алиса умела всегда.

Я положила на ухо диванную подушку и принялась считать овец, надеясь уснуть.

Но даже сквозь вату и шестнадцатую овцу до меня добралась ехидная Алискина реплика:

— Получишь ты, Боткина, красный диплом, вернешься в свой почтовый ящик и будешь всю жизнь за копейки новую бомбу придумывать… скушный ты тип, Надежда…

Не спросив хозяйку, на глазах выступили слезы. Но я их не утирала, не шмыгала Носом, зная, что хитрая Алиска тут же бросится утешать, извиняться, мы помиримся и останемся при своих. Фомина с чемоданом денег, я с мечтой о красном дипломе.

Сама по себе красная корочка не была идеей фикс. Но для отца было важно, что дочь, пройдя через детдом и унижения, стала ученым.

Я выросла в почтовом ящике — крошечном городке, принадлежавшем одному заводу и двум научно-исследовательским институтам. Бомбу в них не изобретали, трудились над чем-то менее разрушительным, но не менее секретным.

Отец руководил одним из проектов, когда в начале девяностых началась повальная шпиономания. Папу обвинили в связях с иностранной разведкой и однажды ночью забрали из дома.

До сих пор в редких кошмарах меня накрывают ощущения ребенка, одиннадцатилетней девочки, замерзающей в тонкой ночной рубашке, следящей за непонятными строгими мужчинами, переворачивающими ее спальню.

Той ночью я осталась одна. Моя мама умерла, когда мне было тридцать два часа от роду. Отец так и не женился, ему хватало науки и дочери. Девять лет назад у него попытались отнять все.

На время следствия меня взяли к себе друзья отца — тетя Ада и дядя Сережа. Рядом с ними я чувствовала себя тяжелобольной. Вечером в комнату на цыпочках вносили теплое молоко, садились на краешек кровати и, горестно вздыхая, смотрели, как я давлюсь мерзкой пенкой.

И я чувствовала себя больной и заразной.

В школе на меня косились преподаватели и старательно, громко говорили при моем приближении «не тридцать седьмой, товарищи, разберутся».

Через неделю такой жизни я случайно подслушала кухонный разговор моих опекунов.

— Он виноват? — спросила тетя Ада.

— А черт его знает. Коля весь в себе, мог и напортачить…

Утром вместо школы я пошла в службу безопасности института и, поставив на пол собранный чемодан, сказала:

— Отправьте меня, пожалуйста, в детский дом… Этим демаршем я обидела всех. Друзей папы, соседей, школьных друзей и преподавателей. Но оставаться в городке, где каждый на виду, словно клок волос на лысом черепе, было невозможно. Я знала, что отец невиновен, и принимать соболезнования не торопилась.

Следствие длилось полтора года. За это время, отвлекаясь от тоски, я научилась складывать и перемножать в уме четырехзначные цифры, прошла весь школьный курс точных наук и, когда отца освободили от подозрений, в старый класс вернулась, мстительно поражая учителей невероятными способностями.

Папулю восстановили в прежней должности и званиях, долго извинялись и уверяли, что ни минуты не сомневались в его порядочности. Все это папуля принял равнодушно, его беспокоило одно — как пережитое отразилось на нежной психике его дочери.

Нормально отразилось. Научилась стискивать зубы, погружаться в себя и верить.

И вообще, детский дом, даже первоклассный, крепкая школа для нежных девочек.

— Эй, последняя надежда инфекциониста, — Алиска сдернула с моей головы подушку и тут же получила ногой в живот.

Надежда Боткина. По отдельности милое имя и приличная фамилия, в совокупности — тихий ужас ребенка школьного возраста. В детстве у меня было два прозвища — Ботинок и Желтуха.

В институте каждый на что-то откликался: Алиса на Фому, бывший друг и любимый Игорь Понятовский на Гоша Понт, главный недруг Мишка Сопелин резво бежал на Соплю. Народ принимал это спокойно. Я называла прозвища собачьими кличками и требовала обращения по имени.

Сейчас Алиска преступила все правила. Надежда Инфекциониста, да еще и Последняя, это уж ни в какие ворота…

Я схватила дорогого сердцу плюшевого мишку и запустила другом в подлую Фому.

Алиска поймала игрушку, посадила ее на колени и развязно расслабилась на стуле у компьютерного стола.

— Очнулась, подруга. Слушай сюда. Сейчас я бегу на «Красную стрелу». В Питере хватаю Кира и дую в Амстердам. Сколько мы там пробудем, не знаю. Вот пятьсот долларов, это взнос за квартиру на полгода. Не отказывайся! Так надо.

— Академический оформлять будешь? — хмуро спросила я.

— Как получится. Адрес и телефон тети помнишь?

— Обижаешь, — фыркнула я. — Цифры мой хлеб.

— Назови…

Я проговорила телефон и адрес, включая номер почты и индекс.