Танцы марионеток

Он напряг память, вспоминая персонажей книг, но не смог обнаружить никого, похожего на себя. Зато без труда нашел главного редактора в образе свирепого пирата – и это превращение заставило его хохотать от души. Вчитавшись в начало второй главы «Амулета и короны», Вася по мелким деталям, переданным с фотографической точностью, узнал их общего приятеля, известного журналиста, человека едкого и склочного, – в книге он стал монахом. От точности подобранного журналисту образа у Василия брови полезли на лоб: он никогда не предполагал в Ленке такой наблюдательности. Но журналист и в самом деле был аскетом, хотя заметить это могли только близкие ему люди.

Ковригин почти протрезвел. Листая страницы, он выискивал новых персонажей и безошибочно опознал еще пятерых, причем далеко не всех по описанию внешности. Лене удавалось так точно схватить ключевые черты характера, что в паре случаев Вася догадался о прототипах по репликам героев – правда, это относилось только к последним книгам, действие которых разворачивалось в современной России.

– Вот, значит, что у нас делается… – пробормотал он, покачав головой. – Ну, Ленка, ты молодец!

Однако состояние подъема и веселья от своего открытия вскоре сменилось в нем прежней мрачностью. «Ну и что такого в твоем открытии, что приблизило бы тебя к объяснению? – спросил себя Ковригин. – Если бы ты не напился, толстая жирная свинья, то на трезвую голову куда быстрее вспомнил бы о том, что в интервью она сама об этом говорила. Тоже мне, открыл Америку – оказывается, бывают писатели, которые умеют не только выдумывать героев, но и подбирать уже готовеньких!»

Он вспомнил предположение о том, что Дубровина случайно описала чью-то тайну и поплатилась за это. Если раньше оно казалось ему абсурдным, то теперь при ближайшем рассмотрении Ковригин понял, что скептицизм его был напрасен. «Почему бы и нет?.. Почему бы и нет! При ее наблюдательности вполне могла подглядеть что-то такое, чего остальные не заметили, а прочитавший узнал себя и очень расстроился». Что ж, это казалось вероятным. Но в таком случае искать, очевидно, следует что-то, связанное с преступлением.

Охваченный новой волной возбуждения, Ковригин сгреб к себе все книги и достал из ящика тетрадь. Он листал романы, выписывал одного за другим действующих лиц и пытался примерить к ним маску жертвы либо преступника. Затем спохватился, что тайну можно толковать в куда более широком смысле, и стал просматривать текст внимательнее, надеясь обнаружить зацепку в любых отрицательных поступках героев.

Но его ждало разочарование. Герои и впрямь совершали плохие поступки, они убивали, крали, похищали детей, но оставались лишь бумажными фигурками, скачущими по вышитой ткани истории Лены Дубровиной. Озарение, которого самонадеянно ждал Ковригин, не приходило к нему, и он начал злиться.

Кто мог опасаться, что его узнают читатели книги? И чем могло грозить разоблачение? Он изучил эпизоды, в которых описывалось, как преступник задумывает свое злодеяние. Но сцена, в которой коварная Наталья Вербина покупает яд, чтобы медленно отравить им дальнюю родственницу, и все последующие, где она подсыпает отраву в пищу, никак не связывались в его голове с живыми людьми. Безвредная учительница химии из последнего романа гибла под поездом по вине своего сына, но Василий понятия не имел, кто прототипы этих героев. А что делать с заговором против министра из «Логова волчицы» (министр был взорван, но его жена с ребенком уцелели)?

Вдобавок Ковригину не давал покоя один вопрос. Если, сказал он себе, предположить, что Ленка и впрямь ухитрилась описать чье-то преступление – уже совершенное или только планируемое – и этот кто-то, узнав себя, стал угрожать ей, то почему она не рассказала об этом ему, Василию? Положим, после их разрыва она не захотела ничем с ним делиться, но были и другие люди, к которым она могла бы обратиться за помощью, а Лена этого не сделала. Но самое странное заключалось в другом. «Зачем возможному преступнику нужно было запрещать ей писать книги?! Это же полная нелепость! Достаточно исключить один сюжет – скажем, продолжение линии Натальи Вербиной, кочующей по трем книгам, – и все».

– Е-рун-да! – вслух сказал Вася, потирая ладонью лоб, вспотевший от жаркой настольной лампы. – Такого не бывает. Не там ищете, дети мои, – обратился он к сонму поклонников, поддерживавших именно эту версию молчания Дубровиной. – И я вслед за вами.

И все-таки какое-то рациональное зерно в этой идее было, подумалось ему. Если зайти с другой стороны…

Он перевернул тетрадный лист и начал работу снова. Теперь Ковригин выписывал только значимых персонажей, по воле автора погибших насильственной смертью. Пройдя, будто с бреднем, первые две книги, Вася глянул на небольшой список и рассмеялся.

– Исследователь современного русского женского романа, – глумливо сказал он себе, подливая в стакан текилы. – Журналист, мать твою. Расследование затеял.