Танцы на быках (СИ)

Эфриэл пытался и не мог разобраться в своих чувствах. Он и ненавидел барышню Роренброк, и восхищался ею. Ненавидел за непонятное упрямство и верность принципам, из-за которых она так яростно оберегала свое тело. А восхищался… да, восхищался тоже из-за этого. В его мире не слишком помнили о чести. Дети древних богов, племя сидов наслаждалось плотскими утехами наравне со вкусной едой, горячительным питьем и бешеными скачками на колесницах. Сиды женились и выходили замуж бессчетное количество раз, руководствуясь лишь собственным желанием, и не считали это зазорным.

Как отличалась от них Бранвен. Она была совсем другая.

От нее веяло чистотой и свежестью, как вот от этого ночного воздуха, как от родника, спрятанного в чаще леса, как от первого снега, который иногда снился Эфриэлу. И еще он не мог забыть, как она рассуждала о поцелуях. Он был уверен, что говорила она о его поцелуях, и никакой лорд Освальд тут ни при чем. В его мире, славящемся искусными бардами, никто и никогда не говорил о поцелуях так поэтично.

Для самого Эфриэла поцелуи никогда не являлись чем-то важным. Обыкновенная закуска перед основным блюдом, путь к телу женщины. Он срывал с их губ эти смешные, бесполезные поцелуи (потому, что так было заведено — целовать женщину в знак того, что она нравится и желанна), и спешил перейти к прочему. Ничего возвышенного.

Но каким светом сияло лицо Бранвен, когда она рассказывала о солнечном луче и глотке души. У сидов нет души. Им не понять этого чувства.

И вдруг сердце его захолодило так же, как воздух остужал горевшее лицо. А вдруг он заблуждался, думая, что целует барышню Роренброк, чтобы разжечь в ней страсть, но на самом деле хотел напиться ее чистоты и свежести? Или ему хотелось утолить жажду ее человеческой душой?

Он взъерошил волосы и помотал головой, усмехаясь. Сид, мечтающий о человеческой душе? Разве бывает что-то глупее? Кому нужна никчемная человеческая душа вкупе с их никчемным, немощным телом?

Эфриэл решительно закрыл окно и улегся на лавке, по привычке разглядывая изголовье кровати Бранвен. Ему была видна белая щека и пряди разметавшихся волос. Служанок отослали, и никто не заплел барышне косы на ночь. Опасное, опасное соседство. Надо избавляться от него как можно скорее. Сейчас он начал тосковать по звездочкам и поцелуям смертных дев, а завтра пойдет в церковь, молить яркий огонь даровать ему человеческую сущность. Но закрыть глаза оказалось труднее, чем прыгнуть со скалы. Подчиняясь неожиданному порыву, Эфриэл поднялся и подошел к кровати, встав у изголовья на колени.

Сначала он считал Бранвен слишком глупой, слишком покорной, слишком безвольной и податливой — хлебный мякиш, который легко мнется в пальцах и принимает любую форму. Но в этой девице мягкость соединялась с невиданным упорством и выдержкой. Она оберегала свое девство, как драгоценное сокровище. Не поддалась, когда он хотел довести ее до бешенства дерзкими выходками. Смогла сохранить достоинство и даже расположила его к себе разговорами и шатранджем. Она вовсе не глупа, барышня Роренброк. И очень красива, хотя и не считает себя такой.

Стараясь не потревожить сон девушки, Эфриэл осторожно коснулся ее руки с трогательно подогнутым под висок мизинным пальчиком, и вдруг задумался, как он будет жить, когда ее не станет. С кем будет играть в шатрандж, над кем посмеиваться, вгоняя в краску? Кто согреет его сердце? Он совсем запутался. Получается, что Бранвен одновременно и согревала его, и одаривала свежестью и прохладой. Разве такое возможно?

Он припомнил, что нечто подобное испытывал очень давно, в далекой-далекой юности. Тогда каждая новая женщина казалась заманчивой. Влекла таинственной неизведанностью, как новая земля. Но стоило провести с ней ночь, и очарование пропадало. Нет, дело было не в женщинах — красивых, умных, смелых. Просто встреча с ними означала не больше, чем столкновение двух льдин во время ледохода. Льдины сталкивались и расходились в разные стороны, и никогда не бывало, чтобы они срослись в одну.

Укорив себя за минутную слабость, Эфриэл отошел от постели, улегся и отвернулся к стене. Все это закончится, когда девица Бранвен станет женщиной. Не будет больше ни чистоты, ни прохлады, ни свежести первого снега. И не будет больше глупых размышлений о человеческой душе. А значит, надо распалить эту упрямицу, разбудить страсти, которые дремлют в ней так же, как и в любой женщине, совратить, соблазнить и взять. И сделать это как можно скорее.

Он решил претворить свои планы в действие на следующий же день, но не брать приступом, а сыграть на жалости. Бранвен — мягкосердечная до неприличия, это он уже уяснил. Вот пусть ее мягкосердечие и сослужит ему хорошую службу.

Глава VI