— Тогда ты зря тратишь время, — хихикнула старуха. — Пока молода, торопись познать страсть молодого и сильного возлюбленного. Иначе будет слишком поздно, и останется только оплакивать загубленную молодость. Взгляни на мои руки, — она сунула Бранвен под нос костлявые конечности, кривые и узловатые, как сучья сухого дерева. — Отвратительное зрелище? А когда-то они умели жарко ласкать героев, и правили четверкой коней, заставляя колесницу проехать по краю обрыва, чтобы два колеса повисали над пропастью. Когда-то я выходила нагая, чтобы пробежать под первым снегом. И мне не было холодно, потому что молодая кровь горячая, она быстро бежит по жилам. А теперь мне зябко и в теплой одежде, как гнилому желудю в морозной земле. Бывало, я пила перебродивший с травами мед, сидя по правую руку от короля, а теперь меня угощают разве что пахтой. Да и кто угощает? Такие же старухи, бородавчатые, согбенные и жалкие.
— Растащило старуху, — грубо сказал Эфриэл. — Не иначе, ты ей безумно понравилась, раз она решила рассказать тебе историю своей жизни.
— Мне очень жаль, матушка, — сказала Бранвен, запинаясь. Ей одинаково неловко было от излияний Гунтеки и от насмешек сида над старухой. Было жалко и стыдно, словно она провинилась перед знахаркой молодостью и красотой. — Ты тоскуешь по прежним временам и слова твои полны горечи… Но время неумолимо, и одинаково старит всех. Нет такого человека, который избежал бы его силы. Ты можешь утешаться, что жизнь твоя была полна веселья и счастья, пока ты была молода. Многие под старость не могут похвалиться и этим…
— Еще всплакни вместе с ней в обнимку, — подсказал Эфриэл. — Когда уже эта ведьма уберется, чтобы я мог поесть?
— Ты такая добрая и умная, моя красавица, — приговаривала Гунтека, расчесывая Бранвен волосы. Скрюченные пальцы заботливо скользили по пушистым прядям, распутывая и укладывая волосок к волоску. — Сразу понятно, что у тебя доброе сердце. Только мудра ты не по годам. Личико детское, а рассуждаешь, как умудренная годами женщина.
— Ах, матушка, вовсе не детские сказки я слышала в последнее время, — вздохнула Бранвен. — Они-то и прибавили мне горечи и мудрости. Но клянусь ярким пламенем, я бы прекрасно прожила и без историй для взрослых…
Сидр согрел ее озябшее тело, растекся горячей волной до кончиков пальцев. Бранвен благостно откинулась на спинку стула, позволив старухе ухаживать за ней.
Огонь прогорел, и старуха затеплила свечу. По стене заметались причудливые тени — это Гунтека взмахивала гребнем, причесывая Бранвен.
— Ай, красота! Вот так красота! — приговаривала Гунтека, оглаживая Бранвен по затылку и макушке. — И мягкие, и блестят, как шелк! Чудо, а не волосы!
— Уймется она когда-нибудь? — негодовал Эфриэл. — Скажи, что хочешь спать. Пусть убирается, я голоден, как бык, покрывший стадо телушек.
— Ты весьма невежлив, — шепнула Бранвен одними губами. Ею овладела непонятная истома, и даже спорить не хотелось.
— Наклони-ка голову, деточка, — ворковала над ней старая Гунтека. — Вот тут волосы совсем запутались, надо расчесать.
Бранвен послушно наклонила голову, и вдруг плотный кожаный ремень захлестнул ее шею, щелкнул хитрый замочек, и девушка оказалась прикованной к потолочному столбу. Тонкая цепочка звякнула, когда Бранвен попыталась вскочить, но ноги отказались повиноваться, и она чуть не упала. Старуха подхватила ее под мышки и усадила обратно в креслице, хихикая все громче.
— Что происходит? — резко спросил Эфриэл, которому не было видно, что там творит старуха в темноте.
Продолжая хихикать, Гунтека проворно проковыляла к двери.
— Твоему дружку придется поторопиться, красавица, если он захочет тебя спасти.
— Дружку? Не понимаю, о чем ты говоришь, — испугалась Бранвен, безуспешно пытаясь встать.
— Она меня видит, — процедил Эфриэл сквозь зубы. — Что ты наделала, безумная старуха?!
— Конечно, я тебя вижу, и даже знаю, кто ты, — Гунтека смеялась все громче, довольно потирая сухие ладошки. — Недаром у меня только один глаз! Живым глазом я вижу этот мир, а мертвым — тот. У людей короткая память, но я помню многое, очень многое. Ты должен принести мне из садов великих сидов три золотых яблока, дарующих молодость, и тогда я дам противоядие, а без него нежная красавица умрет, едва завтрашнее солнце взойдет на полдень.
— Какие яблоки, ведьма?! — Эфриэл подскочил к креслу, хватая Бранвен за руку и выслушивая живчик. — Ты разве не знаешь, что все это — сказки! Яблоки в наших садах выкованы из золота! Их невозможно съесть!
— Не заговаривай мне зубы, — отрезала старуха. — Завтра я приду, и яблоки должны вернуть мне молодость. Иначе можешь попрощаться со своей милашкой. А будет жаль, если она умрет раньше времени. Такая, молодая, красивая и добрая. Ай, как жаль! Очень жаль! — причитая на разные лады, знахарка вышла из лачуги.
Снаружи лязгнул замок, и стало тихо. Эфриэл без особой надежды подошел проверить дверь, но она была заперта. Вернувшись к Бранвен, он взял ее на руки и перенес на ветхое ложе, а сам сел рядом, держа ее руку в своих руках.