Танцы на снегу

Бубба преследовал добычу упорно и безжалостно. Он выгнал пса на тропку, ведущую мимо чащи на прогалину. Его ромбовидные глаза светились торжеством. Нет, никто не уходил и никогда не уйдет от его громадных, размером с человеческую руку, когтей, никто не скроется от стального горбатого клюва!

Он рухнул на несчастную собаку, как скала. Один отчаянный крик, быстро замерший трепет — и клюв разорвал собаке горло. Хлынула кровь.

Кровь была хороша на вкус. Бубба выклевал глаза, добираясь до того теплого и сладкого, что укрывалось в черепе. Выпив мозг, он поднялся в черно-пурпурное небо с трупом собаки в когтях.

Он летел, могучий и величественный. У любого, кто увидел бы его снизу, перехватило бы дыхание. Да, Бубба — единственный на свете. Вот он летит, безжалостное мрачное божество, всевластное над зверями полевыми и птицами в воздухе. Никто не может противостоять ему, кроме человека, но люди не знают о его существовании.

Он принес тело терьера в свое гнездо и стал рвать его когтями и клювом, брызгая вокруг кровью, разбрасывая ошметки мяса. Клочья собачьей шкуры он отдирал и отбрасывал. С мягкими, теплыми внутренностями расправился мгновенно — печень, почки, кишки легко скользнули ему в пасть.

Через день-два собачий череп присоединится к остальным белым безглазым черепам, украшающим колокольню. От того, кто всего час назад был другом и любимцем маленького мальчика, от того, кого нежно любила, о ком заботилась человеческая семья, остались только жалкие объедки.

Бубба чувствовал тяжесть в желудке.

— Я насытился, Башня.

— Да будет воля твоя, Бубба.

Глава двенадцатая

Но было все-таки одно существо, которое не боялось повелителя равнины, и вообще никого. Ее звали Джитти. Она и сама была хищницей и питалась вкусными улитками, червями и слизнями. Она была невелика, гораздо меньше зайца или кролика, и, конечно, оружие, которым она располагала, не могло бы спасти ее от могучего Буббы. Этот чудовищный убийца, отсиживающийся в дневные часы в своей мрачной башне, мог бы схватить маленькую Джитти с земли, распороть ей живот одним движением и проглотить то, что было внутри, в три глотка.

Нет, храбрость Джитти коренилась не в силе, а в ее отношении к жизни. Она не была такой агрессивной, как землеройка, хотя иногда ей и случалось нападать на мышей, крыс, лягушек и даже более крупных зверьков. Уж конечно, она ничьего превосходства над собой не признавала. Ее интересовало все происходящее вокруг, даже то, что прямо ее не касалось, но она мало что принимала близко к сердцу. Ей просто не приходило в голову кого-то бояться — даже барсука, ее прирожденного врага.

Джитти была ежиха.

Барсук — единственный из обитающих в этих местах хищников, кто мог бы просунуть морду сквозь колючки и добраться до ее мягкого живота. Даже лиса на это не способна, хотя лисы, как известно, катят свернувшегося ежа к воде и ждут, пока он, начав тонуть, не развернется, а тогда уж съедают. Опаснее всего для Джитти были человеческие дороги. На приближение опасности она всегда реагировала одинаково — сворачивалась в клубок и замирала, поэтому легко могла погибнуть под машиной.

Но Джитти, ничего не боясь и не принимая близко к сердцу, спокойно и просто жила и наслаждалась жизнью. Она раскалывала острыми зубками улиточьи домики, вытаскивала из земли гибких, растягивающихся червей, хватала с листьев мягких слизней. У нее было утепленное листьями и мхом гнездо для зимней спячки и еще одно, выстланное сухой травой, где она собиралась летом вырастить малышей, если будут. Конечно, смерть грозила постоянно, и с земли, и с воздуха, но Джитти ее не боялась. Она была фаталисткой. Если случится худшее — ну что же, ежиные елисейские поля ждут ее.

Этим летом она устроила себе гнездо в заброшенной кроличьей норе под живой изгородью. Она видела появившегося накануне вечером смешного нового зайца и удивилась, что он держится у канавы, когда все известные ей зайцы предпочитали открытое поле. Но, как она сказала ежихе-соседке, это, в конце концов, ее не касается. Если заяц ведет себя чудно — его дело, а ей-то что? Зайцев вообще трудно понять. Все пыжатся, что-то строят из себя, ненадежные. А уж этот заяц и вовсе странный.

— Ужасно странный, — согласилась соседка. — Но, опять же, эти ненормальные на все способны. То они мечутся, словно мир рушится, то замрут неподвижно и только глаза пялят. Кто их поймет, зайцев? Все звери как звери, нормально ходят, делают все разумно и с толком, а зайцы… Вечно они прыгают, дергаются, пляшут на задних лапах, дерутся непонятно из-за чего и вообще мотают нервы всем, кто попробует с ними пообщаться. Если и начнут что-то полезное, то никогда не доводят до конца, слишком они ленивы и нетерпеливы, даже нормальный дом построить себе не могут, живут в ямках, какие можно выкопать за две минуты. Добро бы они были кочевниками, которые всегда неприхотливы, так нет, живут в своих ямках всю жизнь, никогда далеко не отходят.

Ежихи степенно кивали головами, во всем соглашаясь друг с другом.