Танцы на снегу

Внизу, в церкви, ходили и говорили. Раздались звуки музыки — кто-то заиграл на органе. Кувырок сообразил, что сегодня седьмой день — день, в который люди не работают на полях, а идут в церковь. Скоро они начнут петь.

Чудовище как-то странно простонало — вернее, проскрежетало.

Кувырок снова замер.

Убоище негромко пело в лад органу, — как человек, только без слов. Оно ритмично покачивалось, издавая глухие утробные звуки.

Теперь или никогда, подумал Кувырок. Сейчас, когда чудище поглощено музыкой, можно незаметно подкрасться к двери и выскочить в дыру. Он сделал несколько осторожных шагов.

И тут музыка умолкла.

Кувырок сделал попытку вернуться в угол и задел мешок.

Мешок упал.

Кости с черепами разлетелись по всей комнате. Убоище изумленно уставилось на зайца. Оно издало гневный скрежет, вскочило на подоконник и собралось для броска.

Но в это мгновение настал конец света.

БО-О-ОМ!!! БУ-У-М!!!

Оглушающий, ослепляющий звук наполнил пространство колокольни, вторгся в мозг Кувырка, выгнал оттуда все мысли. Башня сотрясалась от оглушительного звона. Кувырку казалось, что голова вот-вот слетит у него с плеч. Звук придавил его к полу, навалился ужасной тяжестью, грозя расплющить.

Большой колокол грянул снова.

БУ-У-УМ!

Убоище вылетело в окно.

Кувырок вернулся к жизни. Он мгновенно подбежал к двери, протиснулся в дыру и начал спускаться по винтовой лестнице. Он продвигался медленно — спуск по ступенькам дается зайцам гораздо труднее подъема. Страшный звон продолжал сотрясать колокольню, но Кувырку было уже все равно. Он хотел только одного — добраться до земли и бежать к своим любимым плоским полям.

Примерно на середине спуска, сделав очередной виток, он влетел прямо в руки человеку. Для того эта встреча была столь же неожиданной, но он все-таки успел машинально схватить зайца за уши. Кувырок, отчаянно дергая лапами, повис в воздухе.

Человек заглянул ему в глаза и восторженно захохотал.

Глава двадцать шестая

Когда зазвонил колокол, Буббе показалось, что у него в голове что-то взорвалось. Он бросился прочь не раздумывая, как бросился бы от охотников с ружьями. Он вылетел из окна, думая только о том, чтобы избавиться от ужасного звука. Речь шла о сохранении рассудка, и Бубба мгновенно забыл о зайце и прочих пустяках. Башня перестала быть его гнездом — она стала вместилищем ужасного человеческого орудия с голосом, вселяющим ужас даже в него, кто сам был ужасен.

Взлетевшего Буббу заметили несколько прихожан, стоящих на гравиевой дорожке. Потом его заслонили деревья. Он попался на глаза людям второй раз на этой неделе — когда на башню приходили и ему пришлось вылететь днем, его увидели могильщики. Пора было убираться отсюда, искать новое, безопасное пристанище. В этой башне жить больше нельзя — в любой момент металлическое существо может заполнить ему голову ужасным звоном. К тому же люди видели его, узнали, где он живет. Они могут устроить ему ловушку.

— Прощай, Башня.

— Прощай, Бубба. Желаю тебе поскорее найти приют и убежище от врагов.

Описав в небе круг, Бубба прямиком полетел к перешейку, соединяющему остров с большой землей. Дальше к югу он знал на берегу одно место, куда уже летал с острова. Внизу мелькали поля, потом показалась зеленая вода, потом снова земля. Летел он долго, но наконец добрался, куда хотел. Мать, бывало, брал его сюда. Здесь тоже стояла башня. Та, которую он покинул, была в сечении квадратной, а эта круглой.

Это была полуразрушенная оборонительная башня. Она стояла на невысокой скале, нависающей над морем[3], и Буббе нравилось, что она удалена от земли. Правда, эта башня пониже, чем та, церковная, зато люди бывают здесь редко или вообще никогда — с земли трудно подобраться, с востока лежит океан, с запада тянутся болота. В соответствии с оборонительным назначением башни вход в нее был затруднен — единственная дверь располагалась на тройной высоте человеческого роста, практически посередине. Главная опасность грозила от рыбаков и натуралистов, наблюдающих за птицами, — эти, невзирая на неудобства и опасности, пробирались куда угодно. Но поскольку Бубба не собирался отказываться от внушенной матерью привычки вылетать только в сумерках, он мог надеяться, что его не заметят.

На болоте водились птицы, что сулило внести некоторое разнообразие в его кроличье-заячий рацион, — утки, цапли, чайки, чернозобики и многие другие. Он предпочитал небольших жирных зверьков, но на худой конец мог прокормиться и птицами. Приближалась зима, а с ней в изобилии появятся крупные, упитанные гуси — налетят с севера перезимовать и подкормиться на болотах. Они будут прибывать тысячами, не ожидая найти здесь хищника размера и силы Буббы — он сможет подстерегать их в облаках и хватать на лету. А когда придет весна, можно летать подальше от берега за ягнятами и телятами. Опасно — зато он посчитается с людьми.