Я пожимаю плечами, поднимая в знак приветствия руку, и Захра отвечает мне широкой улыбкой, но не бежит навстречу, как раньше, готовая выполнить любую просьбу. Я больше не ее хозяин. И в этом нет надобности. За то время, что я провел в доме матери, мои бывшие наяды едва ли сказали мне пару слов, занимаясь своими повседневными делами по хозяйству и уборке особняка.
– Я не знаю, что ответить, мам. Анмар долгое время казался мне тюрьмой. Я был там чужим, но и здесь я ощущаю себя так же, хотя не должен. Ты любишь меня, и твои дочери меня приняли, как родного. Друзья, родственники и общество, которому ты принадлежишь… ни единого косого взгляда или неуважительного замечания. Все так, как ты рассказывала в детстве. Но я все равно не чувствую себя здесь дома.
– Я понимаю, – Амелия кладет ладонь на мое плечо. – Ты вырос в другой стране, привык к ее обычаям и традициям. Слишком велика разница между нашими странами. Законы, религия, люди – все другое. Не представляю, как ты справляешься. Когда я вернулась в Лондон, я, не поверишь, очень долго шарахалась от людей, пытаясь прятать лицо.
– Положение женщины и мужчины в Анмаре отличается. Не скажу, что сильно ощущаю контраст между Англией и Анмаром или Америкой и Анмаром. Я получал образование в Йеле, потом работал в Нью-Йорке и научился смотреть на западный и европейский мир другими глазами. Но, как понимаешь, анмарец внутри меня никуда не делся. Иногда я могу с ним договориться, иногда нет. – с толикой иронии произношу я.
– Твой отец постарался сделать все, чтобы ты не забыл своих корней, – с замечает Амелия, я вижу всполохи ярости в ее глазах, – Я хочу когда-нибудь перестать ненавидеть его, – добавляет она шепотом. – И не могу.
Я задерживаю дыхание, глядя на свою мать, которая внезапно сжимается, растеряв всю свою уверенность и лоск. И я вижу, насколько она уязвима и несчастна. Спустя столько лет она так и не отпустила прошлое. Оно до сих пор разъедает ее сердце и память.
– Он снова женился, – сообщаю я. – Совсем молодая девочка. Он верит, что она родит ему сыновей.
– Все его жены возненавидели меня, когда родился ты.
– Меня они тоже ненавидели, мама, – отозвался я, взяв ее руку, мягко сжимая ледяные пальцы.
– Если бы я могла тебя забрать…
– Ты не могла, – твёрдо произношу я. обнимая ее. – Я не осуждаю тебя. Ты должна была спасать свою дочь. Я жив, я с тобой. А, значит, все было правильно.
– Нет ничего правильного в том, что случилось с тобой. Что-то внутри тебя … я не могу найти слова, чтобы объяснить то, что чувствую, когда вижу, как ты пытаешься выглядеть уверенным и сдержанным. Ты играешь идеальную роль, но меня не обманешь. Скажи мне, что случилось, Джаред. Что не дает тебе покоя? Неужели эта девушка, американка. Ты так и не смог ее убедить вернуться к тебе. В этом дело?
– Я верну ее, просто мне понадобиться чуть больше времени, – стискивая челюсти с холодной уверенностью произношу я.
– Это наваждение, Джаред, – она мягко касается моей щеки, – Может, стоит пойти дальше? Почему ты не хочешь посмотреть по сторонам? Столько красивых девушек готовы любить тебя всем сердцем.
– Она тоже любит, мам. Но простить не может. Как ты… до сих пор не простила отца, – с горечью говорю я, и взгляд матери смягчается.
– Я никогда его не любила, Джаред. А любовь… она способна простить и исправить все, кроме смерти. Но только заставить любить нельзя. Если она не хочет, оставь ее. И забудь.
–
– Я хочу дать тебе совет, Джаред. Не как мать, как женщина. Если ты сделал что-то ужасное, что-то, не подлежащее прощению, то тебе необходимо совершить невозможное. Повернуть время вспять и оказаться в самом начале и убедить ее пойти туда с тобой, чтобы не исправить, нет, а прожить заново другую жизнь. Мой муж не смог, мы не смогли. Я хотела, я звала его, но он не услышал. Слишком многое стояло между нами. Я ни в чем не была виновата, но мы не сумели… И поэтому я говорю, все это имеет смысл только в одном случае – если твоя американка тебя на самом деле любит.
– Спасибо, мам, – произношу я, протягивая руку и обнимая ее за плечи, привлекая к себе.
Мелания