Танцы в лабиринте

У Леона долго не открывали.

Адашев-Гурский давил и давил на кнопку дверного звонка, движимый неожиданно осенившей его догадкой. Наконец, дверь отворилась, и на пороге возник хозяин дома с чуть помятым, несущим на себе сложный отпечаток складок подушки лицом, одетый в белую ночную рубашку до пят.

- Саша... - пробормотал он, заспанно моргая. - Что же вы ни свет ни заря...

- Да будет вам, Леон, уж день вовсю.

- Что вы говорите? А мы тут еще спим, как из пушки... Вчера засиделись. Вот буквально пару часов назад... Что ж вы все в дверях-то стоите? Проходите.

Заперев за гостями дверь, Леон жестом пригласил их на кухню и, не открывая глаз, прошлепал босыми ногами следом. Там он раскрыл шкафчик и достал из него початую бутылку коньяка.

- Господа, кофе не желаете? - взглянул он на бутылку. - Да вы присаживайтесь, располагайтесь... в любом случае. Дама, вероятно, предпочитает со сливками? Саша, - с трудом приподняв голову, он мотнул ею в сторону холодильника, - вы ведь знаете, где что лежит. Позаботьтесь, пожалуйста, будьте за хозяина, я сам что-то не в силах.

Леон опустился на кухонный табурет, обнял, прижав к груди, бутылку обеими руками, уронил голову на грудь и заснул.

Волков глубоко втянул носом воздух, присел к столу, расстегнул куртку, достал сигареты, закурил, сделал затяжку, выпустил дым, взглянул направо-налево, затем на спящего Леона и, повернувшись к Гурскому, улыбнулся:

- Слушай, а мне здесь нравится. Нет, честно. Элис, вы присаживайтесь. Сань, может, ты и на самом деле, это... кофейку барышне, со сливками. Пока то да се.

- Да это запросто, - вздохнул Гурский, глядя на Леона.

Он вышел в переднюю, снял с себя куртку, повесил ее в стенной шкаф и, вернувшись на кухню, взялся за кофеварку.

- Только какие тут могут быть "то да се"?

- Ну... кто ж его знает, - пожал плечами Петр. - Не пойдем же мы сами по комнатам, если там спят. И хозяин вон тоже спит.

- Нет, - не открывая глаз, качнул головой Леон. - Вы ошибаетесь. Я весь к вашим услугам. И я все слышу.

- Леон, - Гурский поставил кофеварку на огонь, - а... можно было бы увидеть Лизу?

- Да, - Леон кивнул, раскрыл глаза, и на его лицо легла печать скорби, я виноват, вы правы. Это не я повел ее впервые в школу с букетом цветов. Я не делил вместе с нею восторгов и отчаяния ее первой девственной влюбленности, которую бы она со стыдливым трепетом скрывала ото всех, а потом... прильнув к моей груди, излила бы слезами. Я не возил ее на летние каникулы в Коктебель, где ее обнаженное тело искрилось бы в лучах солнца, а я бы смотрел, как капельки пота дрожат... дрожат на... - Глаза Леона наполнились слезами, голос прервался, и он замолчал.

- Оба-на, Шурок! - вошел на кухню Анатолий. - И не один, как я погляжу. А я там слышу... Что пьем? Леон... что мой родной? Чего взгрустнул-то? А?

- Вы знаете, Саша, - Леон смахнул слезу, утер нос подолом ночной рубашки и посмотрел на Гурского. - Ведь я ей все-таки открылся. Девочка должна знать правду. Господи, как тяжело...

- А где Лиза? - Гурский разливал кофе по чашкам.

- Убежала, - горестно произнес Леон. - В ночь. Где она теперь, бедненькая моя? Ведь у нее же, кроме меня, никого на всем белом свете...

- Убежала? После того, как вы ей открылись?

- Да. Но... Саша, я чудовище...

- Леон, дружочек мой удивительный, - Анатолий погладил Леона по голове, не наговаривай на себя.

- Нет, вы не понимаете. Я ей открылся, но перед тем мы имели близость. Она уже такая взрослая... и моя любовь к ней... Как это чудовищно! Как чудовищно несправедливо - обрести вдруг родную дочь и вновь утратить. Теперь уже навсегда. Что с нами делает судьба, как ломает... прямо по живому... - Леон уронил голову на грудь и горько разрыдался.

Волков, Элис и Анатолий переглянулись. Адашев-Гурский склонил голову к плечу и с искренним любопытством смотрел на Леона. Леон рыдал.

- Леон, - склонился к нему Анатолий, - да будет тебе.

- Толя, - поднял голову Леон, - вам не понять этой боли.

Анатолий распрямился, обернулся к Гурско-му и развел руки:

- Нет, я просто отказываюсь что-либо понимать... Что случилось-то?

- Инцест, - пожал плечами Гурский.

- Иди ты? - недоверчиво взглянул на него Анатолий.- Так Лиза, она... Опаньки! Так это же дело надо отметить!

Он раскрыл шкафчик, вынул из него рюмки, поставил на стол и наполнил коньяком.

- Вспомним почитаемых нами патриархов, - поднял он свою рюмку, - Лота, в частности, и дщерей его. Или нет, не Лота, у того жена дура была, обернулась и окаменела. Сань, а кого мы там почитаем из Ветхого Завета, ну... который пьяненький был, а дщери его родные к нему подкрались и его трахнули?

- Лота. Только они же его сами и напоили, а уже потом трахнули. Для пользы дела. Для продолжения рода.

- О! И Господь никого из них не покарал. Слышь, Леон, есть, выходит, юридический прецедент. А у зверюшек это вообще сплошь и рядом. И ничего. Лайф из лайф! Чего убиваться-то? А забьемся, она вернется, а? Не, ну забьемся? Она ж тебя любит. Папа не папа, какая, хер, разница в ее-то уже возрасте? Меня не любит, а тебя любит. Заканчивай горевать.