Танжер

Вершат унылую работу
метаморфозы естества.
Как будто с фресок позолота,
с дерев осыпалась листва.

– А?! Скажи: клас-с! Или вот, – ищет другую запись на обоях. – Как золото на дне лотка – дни, озаренные тобой. Не то. Вот:

Чернеет ворон на снегу,
И на душе тоска такая,
Как будто выбрит и покаян,
И застрелиться не могу…

– Нет, лучше – а застрелиться не могу, – исправляет букву на стене. – Как будто выбрит и покаян, а… а застрелиться не могу. Так лучше! – отходит и любуется.

И тогда все это было точно, как сейчас, исправлял букву, и было чье-то движение и какой-то вопрос.

– А романы свои тут тоже на обоях пишут? Войну и мир, нафиг! – Паша.

– Он тоже поэт, – Юра, показывая на Пашу.

– Угу.

– Хреновый поэт!

– Пошел ты.

– Тоже учишься здесь?

– Не-ет, я проездом… в Африку еду.

– Серьезно, Бабай!

– В Африку?

– Прикидай, но? – закуривает. – К жене еду. Насовсем, нафиг!

– К жене? Она что, негритянка, что ли?

– Да нет. Она там на фирме работает… Юрок, а где моя барсетка?

– Откуда вы такие беретесь?! Ба-арсетка, – кидая со шкафа сумочку. – Драная, шоферская сумка. Ба-арсетка!

– Вот, визитка ее.

– Гвинея Биссау… Ничего себе. Она еврейка, да?

– Отец еврей, мать хохлушка. Русская, можно сказать. Но.

– А-африка, – «ты так наивно радуйся, играй – ведь ему так хорошо сейчас, хотя действительно у…».

– Охо-хо, боже мой…

– Ты чего, Анвар?

– Да нет, ничего, просто завидую тебе.

– Да я сам себе завидую, нафиг! Даже не верю до сих пор.

– Дай докурю. Фу, свинья! Весь фильтр обслюнявил! – Юра обжигает фильтр зажигалкой, брезгливо осматривает.

– Я вообще курил, а не слюнявил.

– Это все монопенисуально.

– Ох ты, ёпт таю, ученый какой… Анвар, ты в «Барби» разбираешься?

– В чем?

– В куклах «Барби». Я тут дочке куклу купил…

– У тебя дочка есть?

– Окса-анка, три года уже.

Противно так рот растягивает. Ботинки с квадратными носами. Как они могут эту херню носить?! Воротник рубахи грязный. Муж, бля.

– Вот, в ГУМе купил, сказали, что не китайская.

Юра ухмыляется у окна.

– Кла-ассная кукла, Паш!

А тебе, Анвар, ночевать теперь негде из-за этого козла.

– Она при всех делах, прикидай? Даже в животе дырка для ребенка. И дети, как мышатки, ей-богу. Я офигел, когда увидел!

– Придумают-же, а? Лишь бы продать.

– Жене духи купил, – достает коробочку. – Ничего?

– Ду-ухи, блядь! Что, у нее там своего парфюма нет, что ли? – спрашивает Юра. – И вообще, что ты мне здесь свой сидор потрошишь?! А?!

– Кла-ассный запах – горький, он очень идет женщинам.

– Чё там классного, Анвар? Давай, как раньше, – Юра стукается лбом в плечо Анвара. – Сейчас чайку запаганим. Не крепкий, не-ет, но чтоб «купец», чтобы ложка стояла! А? О жизни покракаем…

На улице скрежет тормозов. Жесткий и тупой звук удара. Паша, вытянув худую шею, смотрит в окно.

– Ой, бля-а-а, – болезненно морщится. – Мужика сбили, вон-вон, гля, отлетел куда, лежит весь такой. Туда. Аж нога не туда вывернулась. Не дай бог, не дай бог! Тьфу-тьфу! Тьфу, не дай бог!

– Как же я ему завидую!

– Тьфу-тьфу… Ты че, больной, что ли, на всю голову, Юрок?!

– Как же я завидую, что сейчас приедет «Скорая», его положат на носилки, привезут в Склиф и сразу вколят морфий.

– Какой морфий, Юрок?! – хихикает. – Он умер уже! Если ботинки слетели, значит, насмерть, каждый водила тебе скажет.

– Ну, все. Пора, – Юра стукается лбом в плечо Паши. – Пора идти за чеком, Пашок-мешок. Давай деньжат, я быстренько обернусь.

– Юрок, не обижайся, я не буду.

– А теперь подумай хорошенько и попробуй еще раз.

– Юрок, я завязал.

Так же мог лежать я. И весь мой скарб из коробок по всей улице… пишущая машинка, бумаги, книги, бритвенный станок с потертым лезвием.

– А куда ты, Юр? Что случилось?

– Забвения надо купить, Бабай. Мы с ним вместе начинали. Боже мой! Рисовались, каждому лишнему кубику дозы радовались, в ладоши хлопали, кураж такой был – что ты – все по-взрослому… эх, помнишь, Павлушка? Ну, все, кончай ебать мурочку, давай деньги и я пошел, здесь пять минут всего-то идти.

– Юрок, я уже полгода не ширялся. Слез я, Юрок.

– Ты че, козленок, горя, что ли, не видел?! Фу, бля! Объясняю еще раз. Надо полсотни лавэ. Для тебя! Не для меня! Ведь я приду, и ты попросишь у меня. Да-ай, Юрок ширнуться. Юрок, дай ширнуться.

Смешно, конечно.

– Во-во. Так и будет, Бабай! Вот увидишь.

– Я не попрошу, Юрок. Точно тебе говорю!

– Фу, чушок! Не ожидал я от тебя такого.

– Юр, извини, я не буду.

– Паша, я беру дешево. Задарма.

Как лицо кривится, как будто заплачет сейчас, он всегда так, как будто кожу лица по черепу размазывает.

– Еще раз говорю тебе – чек стоит семьдесят. Я у тебя прошу полста.

– Юрок, однозначно, – Паша невидящим взглядом в окно.

Юра идет к двери. Поворачивает голову и поднимает вверх указательный палец.

– Поцелуйте меня в спину! Ниже… ниже… ниже. О! – вытягивает палец, замирает. – О-о!

Юра одевается.

Новая, бля, кожаная куртка у него, а ты, как бомж, Анвар.

– Бабай, у тебя, случайно, жетончика на метро не будет?

– He-а, Юр.

Юра уходит.