Танжер

– Что мне для тебя сделать?! Я все тебе сделаю, я все тебе отдам, я так благодарен тебе. Я завещаю тебе свою квартиру в Ялте.

«Так и не подарил Полинке фотоаппарат, даже не проводил ее… Какая липкая и кислая у него слюна. Странно, это какой-то закон, что мужчина чувствует себя во время секса виноватым и должным, будто чувствует что-то».

– Боже мой, Анвар, как я благодарен богу, что встретил тебя.

Он крепко обнял меня.

– В своих онанистских занятиях я кричал: Анвар, Анвар. Я вспоминал и думал о тебе все два года. Я вымолил тебя у бога и даже не верю, что это ты… Ты не обиделся? Тебе не больно. Я не люблю так. Мне не нужно этого.

– Нет, мне хорошо.

Было приятное женское чувство измученности, необычной раскрытости и заполненности, разделенности пополам и успокоения, будто мною и им исполнена миссия. С наслаждением чувствовал свое тело чьим-то, что его кто-то видит, хочет и ласкает, может перевернуть и грубо использовать его.

Было удивительно, что могу протянуть руку, сжать. Протянул и сжал, как я всегда хотел, чтобы сжимали мне.

«Довольно-таки большой и какой-то плоский, не такой, как у тебя». Я протягивал руку, сжимал его, а лицевые мышцы автоматически меняли мой облик, придавая глазам женское испуганно-начальственное и собственническое умиление и этот мягкий неизбежно блядский свет. Это было невозможное сочетание мягкости, округлости и твердости. Возникло постыдно-родственное чувство отцовскости и материнскости одновременно. Во всей вселенной ты вдруг нащупал что-то невозможно тайное и главное между собой и миром. Я с наслаждением и особой силой женщины чувствовал сейчас, что плоть – моя душа.

– Как красиво и гордо развевается этот флаг.

– Ага. Это флаг нашей любви.

– Да.

– Пойдемте, барон, допьем наше вино.

– Пойдем.

– Я сейчас принесу сыр и бокалы.

Было невероятно приятно сидеть полуголым на ночном балкончике.

– За тебя, Анвар! Мы уедем с тобой в Ялту, скроемся от всех этих людей, ты будешь выбегать из моря, а я укутаю тебя простыней, как своего ребенка.

Мы стукнулись тяжелым стеклом. Приятная холодная горечь вина на гортани. Я курил и смотрел на город далеко вниз. Мне было радостно, что Серафимычу хорошо со мной, что я для него – праздник. В ночной тишине тяжело вздыхали и длинно скрипели тормозами большие грузовики. Разносилось эхо. Одновременно вспыхивали по всему городу светофоры – красным, желтым, зеленым. Виден черный провал парка, а в небе редкие звезды.

Двадцать

В вагоне метро меж людских ног каталась пивная бутылка. Она блестела, отражая свет ламп и своим хаотичным, бездумным движением как-то объединяла людей. Чтобы не чувствовать этого, они старались не обращать на нее внимания, не шевелить ногами и сидели еще более чужие друг другу. Бутылка уткнулась в носок туфельки, и девушка замерла, видно было, что она уже не может читать свою книжку, что нога ее немеет. Вагон дернулся, тормозил на станции, бутылка дернулась, покатилась в обратную сторону и стукнулась об мой ботинок. Вагон тронулся, она вздрогнула и снова откатилась к туфельке той девушки. Я непроизвольно усмехнулся. Потом, когда электричка притормозила в тоннеле, бутылка развернулась и по старой линии прикатилась ко мне. Я увидел, что девушка улыбается и, пряча от меня невольную, нежеланную улыбку, отворачивает лицо. На следующей остановке бутылка по чуть измененной линии подкатилась к другой её туфельке. Я проследил за нею, и мы с девушкой одновременно улыбнулись друг другу, будто между нами бегал дурашливый и знакомый нам щенок, и также отвернулись каждый в свою сторону. Но, даже глядя в разные стороны, мы теперь видели и чувствовали друг друга, словно появилось обязательство между нами. И я мучился, что мы можем выйти на одной станции, и нам, может быть, придется идти в одном направлении. Мне будет неловко идти следом за нею и еще более неловко обогнать ее молча, и уйти, обрывая и комкая что-то в душе, думая о каком-то следующем разе, нужно будет как-то заговорить, как-то отметить эту смешную бутылку и, наверное, провести с этой девушкой всю свою жизнь. Девушка вышла раньше и, напоследок, улыбнулась бутылке, которая каталась теперь между мною и пустым местом.