Тарантас. Путевые впечатления

На все нетерпеливые требования Василия Ивановича отвечал он хладнокровно: «сейчас…», и сей час продолжался ровно полтора часа. Сейчас — великое слово на Руси. Наконец явилась вожделенная миска со щами. Василий Иванович открыл огромную пасть и начал упитываться. Иван Васильевич вытащил из тарелки разные несвойственные щам вещества, как-то: волосы, щепки и тому подобное, и принялся со вздохом за свой обед. Василий Иванович казался доволен и молча ел за троих.

Но Иван Васильевич, несмотря на свой голод, едва мог прикасаться к предлагаемым яствам.

На соус патиша и курицу с рысью взглянул он с истинным ужасом.

— Есть у вас вино? — спросил он у полового.

— Как не быть-с? Все вина есть: шампанское, полушампанское, дри-мадера, лафиты есть.

Первейшие вина.

— Дай лафиту, — сказал Иван Васильевич.

Половой пропал на полчаса и наконец возвратился с бутылкой красного уксуса, который он торжественно поставил перед молодым человеком.

— Теперь, — сказал Василий Иванович, — пора на боковую. Сенька! — закричал он. Вошел Сенька.

— Ты обедал, Сенька?

— Похлебал, сударь, селянки.

— Ну, приготовь-ка мне спать. Расставь стулья да принеси перину мне, да подушки, да халат.

Видишь, Иван Васильевич, что хорошо все с собой иметь. А ты как ляжешь?

— Да я попрошу, чтоб мне принесли сена, — сказал Иван Васильевич. — Сено есть у вас? — спросил он у полового.

— Никак нет-с.

— Ну достань, братец, я тебе дам на водку.

— Извольте-с, достать можно.

Началось приготовление походной спальни Василия Ивановича. Половина тарантаса перешла в трактирную комнату. Перина уложилась среди сдвинутых стульев.

Василий Иванович разоблачился до самой легкой одежды и тихо склонился на свое пуховое ложе.

Через несколько времени половой возвратился, задыхаясь, с целым возом сена, который он поверг в углу комнаты. Иван Васильевич начал грустно приготовляться к ночлегу. Сперва положил он бережно на окно девственную книгу путевых впечатлений вместе с часами и бумажником; потом растянул он свой макинтош на сено и бросился на него с отчаянием. О ужас! Под ним раздался писк, и из клочков сухой травы вдруг выпрыгнула разъяренная кошка, вероятно, заспавшаяся в сенном сарае. С сердитым фырканьем царапнула она раза два испуганного юношу, потом вдруг отскочила в сторону и, перепрыгнув через стулья и через Василия Ивановича, проскользнула в полуотворенную дверь.

— Батюшки светы!.. Что там такое? — кричал Василий Иванович.

— Я лег на кошку, — отвечал жалобно Иван Васильевич.

Василий Иванович засмеялся.

— Зато у тебя, брат, в кровати не будет мышей. Желаю покойной ночи.

Мышей точно не было, но появились животные другого рода, которые заставили наших путников с беспокойством ворочаться со стороны на сторону.

Оба молчали и старались заснуть.

В комнате было темно, и маятник стенных часов уныло стукал среди ночного безмолвия.

Прошло полчаса.

— Василий Иванович!

— Что, батюшка?

— Вы спите?

— Нет, не спится что-то с дороги.

— Василий Иванович!

— Что, батюшка?

— Знаете ли, о чем я думаю?

— Нет, батюшка, не знаю.

— Я думаю, какая для меня в том польза, что здесь потолок исписан разными цветочками, персиками и амурами, а на стенах большие уродливые зеркала, в которых никогда никому глядеться не хотелось. Гостиница, кажется, для приезжающих, а о приезжающих никто не заботится. Не лучше ли бы, например, иметь просто чистую комнату без малейшей претензии на грязное щегольство, но где была бы теплая кровать с хорошим бельем и без тараканов; не лучше ли бы было иметь здоровый, чистый, хотя нехитрый русский стол, чем подавать соусы патиша, потчевать полушампанским и укладывать людей на сено, да еще с кошками?

— Правда ваша, — сказал Василий Иванович. — По-моему, хороший постоялый двор лучше всех этих трактиров на немецкий манер.

Иван Васильевич продолжал:

— Я говорил и вечно говорить буду одно: я ничего не ненавижу более полуобразованности. Все жалкие и грязные карикатуры несвойственного нам быта не только противны для меня, но даже отвратительны, как уродливая смесь мишуры с грязью.

— Эва! — заметил Василий Иванович.

— Гостиницы, — продолжал Иван Васильевич, — больше значат в народном быту, чем вы думаете: они выражают общие требования, общие привычки; они способствуют движению и взаимным сношениям различных сословий. Вот этому можно бы поучиться на Западе. Там сперва думают об удобстве, о чистоте, а украшение и потолки — последнее дело… Василий Иванович!

— Что, батюшка?

— Знаете ли, о чем я думаю?

— Нет, батюшка, не знаю.

— Я хотел бы устроить русскую гостиницу по своему вкусу.

— Что же, батюшка, за чем дело стало?

— Это так… предположение, Василий Иванович… но я уверен, что гостиница моя была бы хороша, потому что я старался бы соединить с первобытным характером русского жилья все потребности уюта и мелочной опрятности, без которых просвещенный человек теперь жить не может.

Во-первых, все эти испитые, ободранные, пьяные половые — жалкое отродие дворовых, будут изгнаны без милосердия и заменятся услужливыми парнями на хорошем жалованье и под строгим надзором.