Тарантелла

В свою очередь, чёрная часть флага соответствует монашеской одежде, ведь официальное имя этого весёлого и печального города содержит в себе слово монах. Чтобы извлечь скрытое в недрах имени города слово, фигурки монаха-бенедиктинца налеплены повсюду. В желтизне другой части флага сокрыта позолота. Но точно так и в вышитом на чёрном балахоне монаха жёлтом кресте, на котором он будто распят: в справочнике-гербовнике эта желтизна так и называется — золотая. А в Золотой Мадонне всё это внутреннее золото выступает наружу, и оно выявлено намеренно, чтобы каждый из толпы смог его узнать и без помощи справочных книг.

Беспечная, беспечальная толпа. И музыка гайдновского гимна вовсе не печальна, но и не радостна, лишь чуть торжественна, как на открытии осеннего пивного праздника: старый король умер, но да здравствует молодой, распечатывающий первую пивную бочку король! Тебя не коробит это сдержанное веселье на похоронах. Ведь тебя не коробит надпись кириллицей над входом в нотный магазин в центре баварской столицы, мало ли тут всяких надписей на любом языке. Наоборот, это приятно тебе, одной из частей твоего сердца крохотному левому предсердию, знающему, что его омывает горько-сладкая славянская кровь. Если что и неприятно, так это знание ума, что всё это, такое близкое всему сердцу, очень уж далеко отсюда, слишком далеко от тебя: отделено от тебя. Что увидеть это тебе дано только в воображении сердца, в бодрствовании сердца — во сне ума. Но спасибо и за то.

Пусть только там, во сне ума, на скрытый в недрах твоего сердца город набегают тяжёлые, полные влаги облака, пусть: всё же они где-то да набегают… Без снов можно и совсем разувериться в их существовании. Пусть только в сердце, а всё же они омывают старые дубы и магнолии дождём. После дождя не гудят — поют в огромных липах пчёлы, и в дождевых радугах без труда, легко пасётся прохладное солнышко, поочерёдно высвечивая районы города. Когда-то и сами они были различными городками, а теперь вот слились в одно.

Вот, взрываются, ударяясь об асфальт, каштаны на набережной Изара в Лехеле. А вот — в запущенных садах Герна подгнивают на траве прошлогодние кленовые лиcтья, а поверх уже ложатся новые, красные и жёлтые. Глядя на это, содрогаются и замедленно бледнеют истомленные гортензии. Уподобляясь льдинкам, застывают в неподвижности капли на их вялых лепестках, и на прихваченных инеем металлических лепестках астр, застывает и весь уже слегка примороженный утренниками железистый воздух. Навсегда замирают перенасыщенные влагой мокрицы и улитки, навечно продлён весь этот запущенный праздник увядания, и в чёрной воде каналов навсегда утоплены золотые листья. Лебеди плывут над ними вдоль выездных аллей Нимфенбурга, и в дворцовом парке тоже. Их кормят официанты в красных полуфраках из ближайшего итальянского ресторанчика, а у его дверей забыта громадная чёрная гондола. Они смеются: люди и птицы. В лавчонке, торгующей только напитками, смеясь, танцует подвыпившая пара, он и она. Они смущаются, увидев входящего покупателя. Смеясь и смущаясь, под гайдновские гимны торжественно увядает влажный рай. Давай посмеёмся, мы на похоронах. Давай, одно другому так не соответствует, что в их чрезмерном, крайнем неподобии проступит их тождество. Они отлично совместятся, хотя и очевидно противоречат друг другу. Пусть лишь в воображении совместятся, но спасибо и за это.

Спасибо большое, ведь эти картинки — последнее, что дано твоему воображению. Но и ему позволено дать тебе их только затем, чтобы сразу отнять. А на опустевшее место подсунуть в твоё нутро то, чего ты вовсе не желаешь, отлитую из бронзы тяжесть: всё кончено, пришла погибель. Она уже тут — с шумом бросается на тебя, как нахальный гусарский полк, проламывает аллею в твоё сердце. За ней в пролом теперь свободно ввалится то, что тебе подсунут дальше, вся тяжёлая кавалерия, сопровождаемая адекватным аккомпанементом: громом копыт, выбивающим дробь из барабанчика сердца, и лошадиным едким духом, вышибающим из глаз слёзы тоски по потерянному раю. О, да, это крепко сделано, это честная работа. Её результаты можно любить или ненавидеть. Но сказать о них можно только одно: они есть. Не благодарить же за такую работу! Она делается не за спасибо.